Он улыбнулся. Паренек не тронулся с места.

– Ты что, не веришь?

– Чего вы хотите? – избегая глядеть в глаза, спросил Луис.

– Чего хочу? Я хочу тебе помочь. Потому что считаю, что ты очень необычный молодой человек. Я бы даже сказал, одаренный, хотя дар твой в здешнем захолустье вряд ли оценится по достоинству.

Он плавно описал рукой полукруг, вбирающий в себя допросную, участок, стерегущего за стенкой Вустера, далекий отсюда закон…

– Я могу тебе помочь обрести место в этой жизни. А за это твои таланты смогут найти себе применение, которого им здесь точно нет. Понимаешь, в чем дело: если ты останешься в этом городишке, тебе кранты. Рано ли, поздно, ты обязательно перейдешь грань. Тебя здесь будут травить, угрожать. Кто угодно: полиция, какая-нибудь шпана – все равно. Ты на это поддашься, ответишь, а им только того и надо. Ты для них уже меченый, и второй раз тебе это с рук не сойдет: сживут со свету, так и знай. За такое вообще смерть полагается.

– Не пойму, о чем вы говорите.

– Ах ловкач, ну ловка-ач. – Гэбриел с шутливой одобрительной укоризной погрозил пальцем и хохотнул, и только после затяжной паузы продолжил: – Позволь тебе сказать, что будет дальше. У Дебера остались друзья – точнее будет сказать, дружки – такие же, как он, а иные и похлеще. Так вот они не могут допустить, чтобы его смерть прошла неотомщенной. Это подмочит их собственную репутацию. Те, у кого на них зуб, сочтут: слабаки, мол, ату их. Им уже всяко известно, что тебя здесь насчет Дебера пытали. А они не полиция, которой все поровну; у них на тебя душа горит. Так что, если ты вернешься домой, они тебя найдут и как пить дать укокошат. А заодно, может статься, пройдутся и по женщинам, среди которых ты живешь. Даже если ты сделаешь ноги, они пустятся следом: ты ж все равно далеко не спрячешься.

– А вам-то какая забота?

– Мне? Абсолютно никакой. Могу уйти хоть сейчас и оставить тебя наедине с твоей участью, а заодно и твою родню. Так что заботы мне никакой и огорчений ни на понюх. Или же ты прислушаешься к моему предложению, и мы, может статься, придем к какому-нибудь взаимовыгодному результату. Проблема для тебя в том, что ты меня не знаешь, а потому не можешь мне довериться. Я полностью понимаю это твое затруднение. Понимаю, что тебе понадобится время пораздумать над тем, что я предлагаю…

– Я не знаю, что вы мне предлагаете, – сказал Луис. – Вы ж не говорите.

«Да он еще и паясничает, – мысленно отметил Гэбриел. – Зрел, зрел не по годам».

– Я предлагаю дисциплину, выучку. Предлагаю тебе канал для выхода твоего гнева, в нужном направлении и с использованием твоих талантов.

– Крышу, что ли?

– Прежде всего над самим собой. С этим я берусь помочь.

– А моя семья?

– Они рискуют ровно настолько, насколько здесь задержишься ты, и только если будут знать, где ты находишься.

– То есть мне остается или идти с вами, или выйти отсюда?

– Верно.

Луис задумчиво поджал губы.

– Спасибо вам за потраченное время, сэр, – сказал он после некоторой паузы. – А сейчас я, наверное, пойду.

Гэбриел, кивнув, сунул руку во внутренний карман пиджака. Оттуда он вынул конверт и протянул юноше. Конверт был не запечатан. После секундной нерешительности Луис принял его и раскрыл. При виде того, что там внутри, он попытался сохранить невозмутимость, но не получилось: выдали ошарашенные глаза.

– Здесь тысяча долларов, – уточнил Гэбриел. – А еще визитка с телефонным номером. По этому телефону со мной можно связаться в любое время дня и ночи. Подумай хорошенько над моим предложением, но помни мои слова: возвращаться домой тебе нельзя. А надо, наоборот, отсюда убраться, и чем дальше, тем лучше. И тогда прикинуть, что ты будешь делать, когда за тобой явятся те люди. Потому что они это обязательно сделают.

Конверт Луис закрыл, спрятал и вышел из комнаты. Гэбриел за ним не пошел: не было смысла. Он знал, что паренек из городка уедет. Если нет, значит, он просчитался и Луис ему все равно без пользы. Деньги здесь ни при чем: Гэбриел полагался прежде всего на свои суждения. А деньги вернутся еще многократно.

Выйдя на вольный воздух, Луис вместе с бабушкой возвратился домой, к их лесной лачуге. Дорогой они не разговаривали, хотя шагать пришлось три с лишним километра. Дома Луис собрал в сумку одежду, кое-что из милых сердцу воспоминаний о матери – фотографии, парочка оставшихся от нее брошек. После этого взял конверт и рассовал наличность – не только по карманам, но и по укромным местам: под стельки туфель, во вшитый под брючный пояс гомонок. Остаток разделил на две неравные стопки: ту, что поменьше, сунул в передний карман джинсов, а остальное упрятал обратно в конверт. Затем Луис по очереди обнял и расцеловал на прощание всех женщин, которые его растили, а бабушке помимо этого вручил конверт с пятьюстами долларами, после чего на грузовичке мистера Отиса отправился на автобусную станцию.

По дороге он попросил сделать всего одну остановку. Мистеру Отису этого не очень-то хотелось, но он видел, что усмотрел в этом мальчике шериф Вустер, а затем углядел приезжий Гэбриел, и потому понял, что ему лучше не перечить ни в этом, ни в чем-либо другом. Так что мистер Отис притормозил поблизости от бара Маленького Тома и, укрыв свой грузовичок в придорожном кустарнике, с опаской наблюдал, как Луис шагает через грунтовую площадку и скрывается из виду.

Плавясь от пота и волнения, мистер Отис дожидался в кабине.

Маленький Том поднял глаза от расстеленной на стойке газеты. Посетителей в баре пока не было (час еще не настал), а потому нечем было особо и заняться. По радио шел футбол. Тому нравились эти спокойные моменты, он их смаковал. Потому как потом весь вечер порхать-жужжать ему пчелой – сновать меж столов с напитками, тут и там останавливаться перекинуться словцом с сидельцами. Разговоры шли в основном о спорте, погоде, о перипетиях мужичья со своим бабьем (женщины бар Маленького Тома, слава богу, отягощали своим присутствием не чаще цветных, так что он был прибежищем сугубо для «своего» контингента). Линию бара Маленький Том соблюдал вполне исправно: не поднимать чересчур серьезных тем, не заводить чересчур глубоких разговоров. Никаких, боже упаси, разборок (Маленький Том этого не терпел) или откровенной пьяни (этого он тоже не одобрял). Выпил свою меру, и хватит: пожалте в путь-дорогу, да не вздумайте по пути лихачить или устраивать дома ссоры – насчет этого хозяин бара, прежде чем выпроводить клиента, давал ему наставление. Полиция в заведение Маленького Тома наведывалась редко: у отцов города он был на хорошем счету.

Ко всему этому можно с уверенностью добавить, что, как и многие приверженцы обывательской трактовки пресловутой «нормы жизни среднего американца», Маленький Том был по сути своей животным, обуреваемым неуемными и разнузданными аппетитами, сексуальным недержанием, а также отвращением ко всему, что отличалось от него самого: к женщинам, в особенности тем, что брезговали к нему прикасаться, если только любовь была не за деньги; к евреям, которых он по жизни и не встречал; к церковникам любых нестандартных оттенков и воззрений; к полякам, ирландцам, немцам и многим прочим, кто разговаривал с нездешним акцентом и носил имена, которые Тому было трудновато произносить; ну и, само собой, ко всем без исключения цветным.