Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Романов, легонько отстранив куму, выглянул в окошечко и ничего, кроме неба и пламени, не увидел.
– Девки, а вы в кого палите-то? – поинтересовался боярин. – Ляхов-то тут не видно. Ворон вроде тоже.
– Да мы так, для острастки, чтобы не лезли, – виновато сообщила супруга.
– Так они пока и не полезут. Дождутся, пока ворота не прогорят, тогда и пойдут. Стрелять надобно со второго яруса. Оттуда и бить хорошо, и ляхи как на ладони.
– Ну так мы туда мужиков отправили.
– Молодцы, – похвалил боярин и, забирая у жены тяжеленную, в добрых два пуда, стенобитную пищаль, хмыкнул: – Девки, а где вы эту уразину раздобыли?
– Внизу лежала, в подполье, – пояснила боярыня. – Когда деток туда проводили, нашли. Я и решила – чего добро-то валяется? Мы ведь все ружья холопам отдали. А что, нельзя было?
– Эта пищаль уж лет двадцать как в подполье лежит. Вон, все ржавчиной изъедено… Ее мой батька откуда-то из похода приволок, а потом бросил. Как хоть дуло-то не разорвало? – покрутил Романов головой, укладывая ружье на пол. – Ладно, девки, давайте-ка вниз ступайте. Воевать пока не с кем.
Еще раз выглянув в оконце, боярин заметил, что огня уже не видно. Стало быть, с минуты на минуты надобно ждать ляхов.
Поторапливая женщин легкими шлепками пониже спины, Иван Никитыч поинтересовался у Марии:
– Княгинюшка, ты где стрелять-то училась? Неужто Данила Иваныч обучил?
Княгиня Мезецкая, умудряясь нести на плече мушкет и придерживать подол длинной юбки, смутилась:
– Меня еще тятенька, Царствие ему Небесное, учил. Говорил – вдруг-де стрелять придется, – сообщила княгиня, превращаясь из воительницы в застенчивую молодую бабу. – Вотчина-то батюшкина на самом краю Орловского уезда, а там, что ни год, татары объявлялись. А Данила Иванович, хоть и ворчал, но как-то мушкет подарил, аглицкой работы… – похвалилась княгиня, приподняв слегка оружие.
– Ишь ты, – покачал головой Иван Никитыч, рассмотрев ружье – точно, не из его запасов. – Кто бабе жемчуга да бархаты дарит, а кто – мушкеты аглицкие.
– Мушкет этот я сама у Даниила Ивановича попросила, – сказала Мария, словно оправдывая мужа. – Он ить в разъездах постоянно был, а мне с оружием-то поспокойней.
– Вона… А ты, стало быть, Анну мою стрелять научила?
– Прости боярин, – повинилась княгиня, без малейшей вины в голосе. – Когда ляхи-то пришли, мы ж и не знали – че теперь и делать-то? Решили – биться будем, пока кто-нить на помощь не придет…
– Да нет, это вы правильно решили. И Анну хорошо, что стрелять обучила, – раздумчиво похвалил боярин, стараясь, чтобы его голос был спокойным…
– Злишься, Иван Никитыч? – спросила боярыня, погладив мужа по руке.
– Да не злюсь я… – в сердцах вымолвил Романов. – Выть хочется! Что ж это за жизнь-то такая, коли жена боярина – да не самого последнего! – в своем собственном тереме должна в кого-то стрелять?! И добро бы еще, если бы терем в дремучем лесу стоял, а не граде-столице. А теперь вот еще и из дома, где пращуры жили, бежать придется, словно татю какому…
Пока бабы выводили из терема детей, крадучись, уходя к заветной дыре в частоколе, боярин Романов вместе с Шереметевым и холопами отстреливались от ляхов. Хотя отстреливались – сильно сказано. Осаждающие во двор не вбегали, а лишь время от времени постреливали в сторону терема. Романов и его люди вяло огрызались – разряжали пищали между обгоревших створок.
Солдаты полковника Струся нападать не спешили. Не то умирать не хотелось, не то ждали чего-то.
– Емелька, когда в разведку ходил, конных у ворот видел? – спросил Шереметев холопа.
– Да вроде сколько-то верховых было, но больше пешцы, – ответил тот.
– Ну, все понятно, – вздохнул Иван Никитыч. – Щас гусар дождутся, а те во двор и ворвутся…
– Ишь, виршами заговорил! – хохотнул Шереметев.
– Заговоришь тут… Надобно уходить, пока гусары не прискакали – во двор заскочат, захватят нас, как курей. Оставить бы кого, чтобы прикрыли… – сказал боярин, оглядывая своих и чужих холопов, словно хотел углядеть добровольца.
Мужики отводили глаза в сторону. Остаться и прикрывать отход – дело, конечно, святое. Прикажет боярин – останется любой и выполнит приказ. Сам погибай, боярина выручай! Но самим вызываться на верную гибель – смертный грех!
Еще раз осмотрев людей, чтобы решить, кого не жалко, Романов нашел-таки такого:
– Тимошку сюда приведите, – велел боярин, и двое холопов тотчас же притащили из поварни старика.
– Звал, боярин-батюшка? – спросил старый холоп, пытаясь поклониться хозяину в ноги.
Иван Никитыч не позволил старику упасть на колени, удержал его и подвел к оконцу. Утвердив у подоконника, сказал:
– Вот, тут вот стой… Тимофей, помирать тебе сегодня придется. Не забоишься?
– Так ить чего бояться-то? Старый я уже.
– Тимоша, будешь у этого оконца стоять и по ляхам палить, пока сможешь. Понял?
– Понять-то я понял, – вздохнул старик. – Из ума-то еще не выжил. Только пищаль-то мне не поднять…
– А тебе и поднимать не надо. Мы пищали в окна высунем, пусть торчат. Тебе только на крючок надавить – и все. Увидишь, как ляхи во двор въезжают – сразу и стреляй.
– Понял, – кротко сказал старик и, перекрестив хозяина, сказал: – Ну, ступай, Иван Никитыч, с Богом.
Выбрав несколько пищалей похуже, Романов послал холопа наверх притащить еще и ту, стенобитную. Палит она больно здорово! Ну а ствол разорвет – судьба такая…
– Ты, Тимофей, сердца-то на меня не держи, – обнял боярин старика. – Прости, но выхода-то у меня нет. Мы и сами не знаем – спасемся ли, нет ли… Все под Богом ходим! А у меня, сам понимаешь – жена, детки… Надо, чтобы ляхи чуть-чуть задержались.
– Так я уж понял, – смахнул Тимофей старческую слезу. – Вы из терема бежите, а мне-то куда бежать? Коли с вами – обузой буду. Вы уйдете, а мне-то чего делать? Ежели сразу не убьют, так потом от голода да холода загнусь. Милостыню-то щас никто не подаст. А мне ить печку-то самому не истопить. Буду тут, в тереме стылом загибаться.
– Терем-то все равно ляхи сожгут, – убежденно сказал Емеля, расставлявший по подоконникам заряженные пищали. – А куда ты пойдешь? Сослепу в первую же канаву угодишь. Или в сугробе замерзнешь. Так что лучше тебе тут помереть, от пули.
– Ты, дядька Тимофей, постарайся сразу помереть, – посоветовал другой холоп. – А не то будут живым сжигать – смерть худая. Ты, ежели от пули не помрешь, обматери кого-нить, в морду плюнь – они тебя и зарубят! Все легче, чем в огне-то гореть!
– Хватит балаболить, – оборвал трепотню Шереметев. – Идти пора! Верно, бабы с детками уже заждались.
Два возка-кибитки, поставленные на полозья да телега – это все, что пригнали холопы Шереметева. Саней да кибиток на Москве много, но где лошадей раздобыть? В первую кибитку посадили боярыню Анну и княгиню Марию с детьми, да двух сенных девок. Во вторую уложили припасы, кой-какую одежду, оружие, а на телегу сложили все сено, что нашлось. Время нынче такое, что все нужно волочь с собой, не рассчитывая ни на постоялые дворы, ни на крестьян.