подчиняться всем распоряжениям революционной власти. Уклонение от выполнения сего распоряжения будет рассматриваться как саботаж и будет преследоваться по законам военно-революционного времени.

Подлинный подписали:

Предревкома Бела Кун. Управделами Яковлев.

Указ новой власти Анна читает на афишной тумбе, когда приходится на перекладных ехать в Ялту за обувью для девочек – выросли из всего, а обувь не платье, из своего не перешить. Приходится доставать из тайника кольцо с прозрачным желтым камнем и латинскими буквами ICE на внутренней стороне, которое вдовствующая императрица подарила матери – больше башмаки покупать не на что.

На въезде в город Анна не видит знакомого указателя «Ялта». На его месте воткнут щит с надписью «Красноармейск».

На набережной она встречает писателя Сатина, который два года назад здесь же, в Ялте, на вечере после выставки вслед за Максом Волошиным читал что-то свое, невразумительное.

– Не уехали? Не ожидал! – И без остановки: – Поздравляю, голубушка Анна Львовна! Вместо Ялты у нас – извольте радоваться! Красноармейск! – Хлопает руками по бокам, как курица крыльями. – И можете себе представить, чем они эдакое чудовищное переименование мотивируют? Тем, что, во-первых, «Ялта оказалась конечным пунктом наступления Красной армии в 1920 году на юг», и, во-вторых, «с названием Ялта связывалось представление о городе-курорте, являвшемся прежде центром разврата и разгула кутящей буржуазии». Как вам такое?

Анна пожимает плечами, не знает, что сказать.

Сатин, по его словам, выживает тем, что пишет рассказы для «Ялтинской правды», то есть, теперь «Красноармейской правды».

Писатель достает из кармана гранки.

– Но это только цветочки! Ягодки вот они. Будет опубликовано в завтрашнем номере «Красного Крыма», они в той же типографии печатаются, оттиск прихватил. Приказ Крымревкома за номером четыре: «1. Всем иностранно-подданным, находящимся на территории Крыма, приказывается в трехдневный срок явиться для регистрации. Лица, не зарегистрировавшиеся в указанный срок, будут рассматриваться как шпионы и преданы суду Ревтрибунала по всем строгостям военного времени. 2. Все лица, прибывшие на территорию Крыма после ухода Советской власти в июне 1919 года, обязаны явиться для регистрации в трехдневный срок. Неявившиеся будут рассматриваться как контрреволюционеры и предаваться суду Ревтрибунала по всем законам военного времени. 3. Все офицеры, чиновники военного времени, солдаты, работники в учреждениях добрармии обязаны явиться для регистрации в трехдневный срок. Неявившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени. Пред. Крымревкома Бела Кун. Управделами Яковлев». Поверьте мне, Анна Львовна! Отныне все перечисленные могут считать себя смертниками.

– Мы прибыли в Крым еще до их переворота, осенью семнадцатого. У нас с девочками нет иностранного подданства. Мы не офицеры. Нам ничего не должно угрожать. Не знаете, где детские башмаки теперь можно достать?

– Какие башмаки? Вы в учреждениях добармии работали?

– Нет. У нас в имении на постое офицеры и казаки стояли. Помимо моей воли. Корову нашу шашкой зарубили… Лушку…

– Анна Львовна, голубушка! Это еще хуже, чем учреждение.

– Что же делать? Идти регистрироваться?

– Ни в коем случае! Если солдатам и офицерам добровольческой армии постой давали, точно расстрел. Но если и сама пойдете – все тот же расстрел. Слышали, что в Багреевке ныне творится?! Массовые казни невинных! Не приведи Господь! Остается надеяться, что не донесут на вас, Анна Львовна. Но уж проверьте, кто про постой знает и донести может.

Про Багреевку она не знает, и изумить ее экзекуциями уже, кажется, невозможно. Чувства притупились. Будто она уже неживая. Ботинки для Ирочки волнуют ее теперь больше.

– Смотрите еще. – Писатель Сатин из другого кармана достает гранки полосы «Красноармейской правды». – Набрать успели, а в печать не вышла. Рассыпали полосу. «Представить к награде орденом Боевого Красного Знамени начальника Особого отдела Южного фронта Е.Г. Евдокимова, который во время разгрома армии ген. Врангеля в Крыму экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, несколько сот контрразведчиков-шпионов и в общем до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд!» Командующий Южным фронтом М. Фрунзе».

– Почему не вышло из печати?

– Телефонограмма пришла из центра. Дошло до этого Фрунзе́, что такие награждения лучше по-тихому проводить. У каждого из «двенадцати тысяч белого элемента» родные остались. Есть кому мстить! – Писатель Сатин просто поток информации, которая из новых большевистских газет не просачивается. – Скажу вам больше, Анна Львовна! Из Симферополя представитель приезжал курировать прессу, якобы, свободную. Так подпивши после бани, рассказал, что Областком постановил ходатайствовать об отозвании из Крыма… барабанная дробь! Кого бы вы думали? Ульянова Дмитрия Ильича! Известно вам, кто это?

– Не имею чести знать.

– Ульянов Дмитрий Ильич – младший единокровный брат Ульянова Владимира Ильича. То есть Ленина. Нового Наполеона. И – какой пассаж! – что инкриминируется ближайшему родственнику вождя? «Непартийное поведение», попросту – злоупотребление спиртными напитками! Даже при их нынешнем дефиците. Нервишки не выдерживают от всего происходящего! И да, ходатайство было удовлетворено. Вернули брата вождя в столицу! Это террор, голубушка! Красный террор.

– А до этого какого цвета террор был?

– Вы оправдываете красных?

– Никого я не оправдываю больше. Савву расстреляли за то, что его заставляли рисовать плакаты для красных. Меня расстреляют за то, что ко мне в дом помимо моей воли набивались толпы белых. В чем разница?

Одна надежда, что никто не донесет. Прежней прислуги почти не осталось – от голода все в города или в деревни к родне подались. Нянька не выдаст. Саша и Шура и их мать не должны.

Саша и Шура отца дождались. Павел пришел уже в декабре. Со шрамом на лице. Но председателем местного поселкового Совета снова не стал. «Забрали на повышение». Возглавил Совет в Алупке, но живет с семьей всё в том же их домике для прислуги. Разве что еще одну комнату расстрелянной Маруси для большой семьи забрали.

– Где башмаки для девочек теперь купить можно, не знаете?

Писатель Сатин смотрит на нее столь изумленно, будто статуя заговорила.

– Анна Львовна! Вы и… башмаки!

– Так знаете?

Мнется писатель.

– Знать-то, быть может, и знаю. Только валюта нынче ненадежная. За бумажные деньги и не продаст никто.

Анна молча достает из кармана кольцо вдовствующей императрицы. И, судя по блеску в глазах писателя Сатина, понимает, что на башмаки для Ирочки и для Олюшки хватит.

Порой, после нескончаемого дневного ужаса…

…с бесконечными изматывающими каждодневными попытками достать немного еды для девочек и хоть что-то для себя и няньки Никитичны;

…с постоянно врывающимися в дом реквизирующими, национализирующими,