Но это фактически бесполезно, когда речь идет о моем Иммрале. Проблема в том, что учителя на самом деле не могут мне объяснить, как добраться до моей силы, и хотя я знаю теперь, что могу манипулировать инспайрами, я… я не могу. Когда бы я ни делала это в прошлом, это была просто инстинктивная реакция в ответ на панику. Я не могу сознательно создать такую же настойчивость. И это ограничивает учителей, они лишь строят предположения о том, как именно я могла бы запустить свою силу, – но ни одно из них не помогает. Да, замечательно, конечно, что мисс Ди рассказала мне, как на пике своей силы Мидраут бродил по Тинтагелю, водя за собой созданного им сфинкса, – но, когда доходит до дела, я ни малейшего представления не имею о том, как бы я могла сотворить хоть слизняка, не говоря уж о сложном мифическом существе.

В Итхре я обращаюсь к своей рыцарской книге, безнадежно пытаясь найти какую-нибудь подсказку, которая поможет разблокировать мою силу. И вот тогда я обнаруживаю некую связь и тут же бегу к Олли и без стука врываюсь в его комнату.

– Кому принадлежал твой шкафчик до тебя? – спрашиваю я прежде, чем он успевает поднять голову над тетрадью с домашним заданием.

Я бросаю перед ним рыцарскую книгу, открытую на той странице, где записано первое стихотворение мамы.

– Видишь? – говорю я. – Тебе это разве не напоминает о том стихе в твоем шкафчике?

Олли требуется мгновение, чтобы уловить смысл моих слов, но потом он быстро записывает на листке стихи из шкафчика и кладет рядом с маминой загадкой.

– Явно в одном стиле, – говорит Олли.

– И больше того, – говорю я, проводя пальцем по строчкам. – Мама в своем послании использует практически те же слова.

– И если посчитать, то слов в стихотворении… – говорит Олли.

– Столько же, сколько букв в алфавите, – заканчиваю я.

Олли показывает на первое послание, найденное мной в маминых дневниках.

– Первое слово здесь – «потеря», а в этом стихотворении оно четырнадцатое, значит…

– Получается буква «М».

– Умница, буквы знаешь.

– Отвали!

Олли записывает перевод. Все получается. Каждая строчка маминого бессмысленного стихотворения переводится в какое-то слово. И вдруг все обретает смысл: «Меня и Эллен приняли в полк ланселотов!»

– Мама написала для какой-то Эллен записку на том монументе, – говорю я Олли, восхищаясь тем, как такие туманные строки могли превратиться в нечто вроде сообщения, которое пятнадцатилетняя Уна Горлойс записала в дневник.

– Давай другими займемся, – предлагает Олли.

Мы берем себе по несколько стихотворений, записываем их вместе с датами, когда они были внесены в дневник. Мамина жизнь в Аннуне раскрывается передо мной, как жаждущий солнца цветок, увидевший дневной свет.

5 декабря 2000 года: Не только убийца, но еще и вор. Или я могу быть такой…

3 мая 2001 года: Слишком сильный страх превращает нас в камень, но если его недостаточно – мы уже не люди. Все идет плохо.

4 октября 2002 года: Встретила человека, за которого собираюсь выйти замуж.

25 января 2005 года: Нашла способ загладить вину перед Э. Король Артур не единственная легенда, которая реальна.

20 февраля 2005 года: Моя лучшая подруга умерла прошлой ночью.

28 марта 2005 года: Золотой трейтре пришел за мной сегодня.

Когда мы делаем перерыв, чтобы изучить перевод, я обращаю внимание на одну строку.

– «Убийца, но еще и вор», – повторяю я.

– Выглядит паршиво, да? – говорит Олли.

Но Олли и половины не знает. Потому что в моей памяти всплывает кое-что из того, что я узнала благодаря визиту в архив. Я не помню точных дат, но мама была слишком дисциплинированной, чтобы проявить небрежность во время патрулирования. Что, если это вовсе не было мелкой неосмотрительностью? Убийца… или я могу быть такой. У меня сжимается сердце.

– Ну, здесь нет ничего, что помогло бы нам разобраться с Мидраутом или с твоим Иммралом, – вздыхает Олли, закрывая мою рыцарскую книгу и подталкивая ее ко мне. – Полагаю, в любом случае лорд Элленби знает все, что могла знать мама. Но попытаться стоило.

Я изумленно смотрю на него:

– Тебя разве не беспокоит то, что́ мама здесь написала?

Олли пожимает плечами:

– Но ведь для нас это ничего не меняет, так? Мы ничего не крали, или… ну, то, другое.

Когда я забираю свою рыцарскую книгу и выхожу из комнаты Олли, я осознаю, что, конечно же, Олли не собирается ломать голову над чем-то таким, что не касается непосредственных тревог по поводу нашей силы и угрозы Мидраута. Конечно же, ему неинтересно узнавать что-то о маме. Он ведь не провел большую часть своей жизни, тоскуя по маминой любви, гадая о том, насколько все могло быть по-другому, будь она жива. Его взгляд на мир не изменится бесповоротно из-за того факта, что маму кто-то мог убить. Но я знаю, что, если не выясню все до конца, память о моей матери и все то, за что я держалась, будут навсегда запятнаны.

Я больше не обсуждаю с Олли мамины послания, разве что попросила его выяснить, кому принадлежал его шкафчик, когда она была жива. Я ожидаю, что он узнает: шкафчик был маминым, но он, похоже, имел другого хозяина, некоего Клемента Ригби из ее полка.

Хотя я знаю, что нет смысла заставлять Олли интересоваться тем временем, когда мама была среди танов, я не могу избавиться от грызущей тревоги: что, если она не была таким блестящим рыцарем, как я воображала? И конечно, все это не помогает мне освоиться с моим Иммралом. Мои тренировки все больше и больше разочаровывают всех, кто имеет к ним отношение.

Потом однажды ночью лорд Элленби сам приходит посмотреть на мои занятия. И он не один.