Скарлетт каким-то непонятным чувством, интуитивно утвердилась в мысли, что в ее жизни должно произойти что-то страшное, что-то такое, что целиком перевернет все ее представления и о Ретте, и о самой жизни…

Но что же именно и когда?..

Этого она не знала…

* * *

После истории со столь неудачным посещением универсального магазина Скарлетт оставила всякие надежды как-нибудь избавиться от грызуна – более того, если бы она и захотела это сделать, то вряд ли бы смогла: Ретт ни за что на свете не оставил бы своего любимца наедине со своей женой…

Иногда на Скарлетт накатывали самые настоящие приступы ярости – она была готова вскочить и все сметать на своем пути, словно в отместку за свое теперешнее чудовищное прозябание…

Иногда она внезапно ощущала, что такое озлобление направляется на самое дорогое, самое близкое и родное, что у нее только есть – на Ретта…

Ей становилось страшно только от того, что она может подумать о Ретте…

И Скарлетт подсознательно направляла свою агрессию на «облезлого хомяка»…

В такие минуты она шептала:

– О, если бы только в моих силах было задушить тебя!..

Если бы в тот момент кто-нибудь спросил Скарлетт, кого именно она имеет в виду, Ретта Батлера или же горностая, то она наверняка бы назвала последнего…

Однажды (это была уже вторая неделя июля), Ретт, зайдя в комнату к Скарлетт, официально и сухо произнес:

– Я ухожу на несколько часов – мне необходимо быть в банке, оставляю тебя одну.

Скарлетт, не поднимая головы, ответила:

– Хорошо…

«Интересно, почему это Ретт вдруг решил мне сообщить о том, что уходит, – подумала она. – Ведь он никогда раньше так не поступал… Странно, однако, очень даже странно…»

Ретт прищурился.

– Если с моим горностаем… С моим Флинтом что-нибудь случится…

Он не закончил высказывания, многозначительно посмотрел на Скарлетт и вышел.

Впрочем, Ретт мог и не продолжать…

«Интересно, что бы он сделал со мной на этот раз?.. – невесело подумала Скарлетт. – Может быть, просто бы убил?..»

Скарлетт задумчиво проводила его взглядом и подумала: «Наверное, он никогда не боялся так за меня, как теперь дрожит за этого зверька… Ни за меня, ни за наших детей…»

Посидев еще несколько минут, она поднялась и почему-то пошла в сторону кабинета своего мужа – наверное, чисто машинально…

Так же машинально дернув на себя латунную дверную ручку, она с удивлением обнаружила, что дверь не заперта…

«Интересно, – подумала Скарлетт, – он действительно забыл закрыть ее?.. Или же мне так доверяет?.. Нет, что-то не похоже…»

Горностай сидел в углу кресла – заметив Скарлетт, он бросился под шкаф.

– Боишься, – пробормотала Скарлетт, – боишься… Понимаю… Я бы тоже на твоем месте боялась… Правильно делаешь…

Она уселась на диван и осмотрелась по сторонам, словно желая убедиться, что в кабинете ее мужа действительно никого нет.

Да, за это время кабинет Ретта пришел в самое настоящее запустение. По углам висели клочья паутины, на столе и книжном шкафу ровным толстым слоем лежала пыль… В углу, между кушеткой и шкафом, стояла небольшая мисочка с остатками какой-то еды – наверняка, недоеденной горностаем…

«Мерзость запустения, – раздраженно подумала Скарлетт, – и этот человек все еще считает себя настоящим джентльменом… Как же можно так опускаться?.. А все из-за этого грызуна…»

Она взяла с подоконника ветошь, чтобы прибрать. Смела пыль со шкафа, подошла к столу…

Неожиданно взгляд ее упал на большую старинную гравюру формата in folio, изображающую простодушно веселящихся крестьян Южной Тюрингии – эту гравюру Ретт приобрел на каком-то аукционе несколько месяцев назад и очень гордился ею; он был уверен, что она принадлежит авторству самого Дюрера…

Листок серовато-желтой плотной бумаги лежал, прикрытый от солнца и мух, затемненным стеклом… Отодвинув стекло, Скарлетт взяла гравюру в руки.

– Ничего его больше не интересует, – пробормотала она, – ничего… Даже это… Да, Ретт окончательно сошел с ума, он нашел себе новую, живую игрушку…

И неожиданно на Скарлетт накатил тот самый приступ злобы, который раньше так пугал ее…

Да, этому человеку на старости лет надо все, что угодно – картины, гравюры, какие-то живые игрушки, вроде этого горностая…

Все, кроме нее…

Значит, она ему больше не нужна?.. Выходит, так…

Она не вынуждала его на это – Ретт самостоятельно сделал свой выбор.

Ты выбрал не ее, Скарлетт О'Хару, а этого облезлого грызуна?..

Ты даже не хочешь разговаривать с ней, предпочитая ее обществу – вот это?.. Что ж – хорошо. Прекрасно.

Просто замечательно…

Взяв из выдвижного ящика стола острый ланцет, Скарлетт сделала на серовато-желтом гравюрном листке осторожный надрез – старинная плотная бумага не поддалась, на изображении осталась лишь едва для глаза различимая царапина… Ах, так?..

Ну, что ж – тем хуже для вас. Вы еще узнаете, что значит оскорбить Скарлетт О'Хару Гамильтон Кеннеди Батлер… И все-таки – Батлер…

А, не все ли равно?.. Разве эта фамилия что-нибудь меняет?..

Лицо Скарлетт скривилось от какой-то странной улыбки… Осмотрев ланцет и попробовав его остроту на ноготь (так когда-то делала ее мать), она с удовольствием сделала большой надрез на гравюре…

Потом еще один… еще один… Еще…

Она яростно кромсала этот желтый лист бумаги, будто бы на нем было изображение какого-то ее злейшего врага…

Спустя минут пять гравюрный лист превратился в какие-то лохмотья – Скарлетт, осторожно положив ланцет на прежнее место, села на корточки и посмотрела на сидевшего в углу горностая.

– Нельзя так делать, – произнесла она со странной улыбкой, – нельзя… Придет твой папа и будет сердиться… Нельзя…

Горностай слегка приподнялся на задние лапы и зашипел – это была поза угрозы…

Скарлетт вновь улыбнулась – эта реакция грызуна почему-то рассмешила ее…

– Вот об этом ты должен рассказать не мне, Флинт, а своему папочке… А я тебе скажу только одно: нельзя так делать… Зачем ты своими когтями порвал такую замечательную гравюру?.. Ты ведь знаешь, что твой папочка коллекционирует произведения искусства?.. Они ведь приносят ему радость, приносят удовольствия – точно также, как и ты сам… Что он теперь будет говорить?..

Бросив искромсанную гравюру на пол, Скарлетт вышла из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь…