– Да откель узнает-то, ежели сам не скажешь?

– Ох, Авдей, не сносить нам с тобой головы…

У Кучки все нутро противилось такому делу, но сват раз за разом твердил одно: надо отправлять и себе письмецо с просьбой к Всеволоду подтвердить грамоткой земли, если этого не сделать, то, одолев Юрия, Великий князь или кто-то из тех, кто с ним, непременно отберут Кучково. А ежели Юрий выстоит, так и сам напишет грамоту. Как обещал.

Мял рукой бороду Степан Кучка, скреб затылок, ходил взад-вперед по горнице, кряхтел и маялся, но написал-таки уж под утро то, за что так ратовал Авдей.

Поутру у него глаза были красные от бессонницы. Голова, одуревшая от разных мыслей, может, потому и не заметил, как переглянулись отец с дочерью, когда Авдей собрался ехать и увидел свою Завею – сношеньку кучковскую.

– Ну, смотри, Авдей Ефремыч, коли что, на тебе грех будет…

Не выдержал сват, вздрогнул, чем добавил сомнений в душу Кучки, но тут же закрестился:

– Что ты, что ты, Степан Иванович, господь с тобой! Одной веревочкой же повязаны…

– Ладно, чему быть, того не миновать.

На том и разъехались.

Два гонца отправились вперед, один повез тайные письма к Великому князю в Киев, а второй… куда поехал второй, не знал никто, кроме отца и дочери…

У Юрия, когда прочел прошение Степана Кучки ко Всеволоду, в глазах потемнело. Давно ли сидели на берегу Московы. Князь перед боярином душу раскрывал, о своих планах рассказывал, как дальше мыслит ставить грады на земле Суздальской, как новых насельников расселять, льготы им давать, чтобы на ноги встали, как торговлю мыслит развивать… Говорили о том, что Кучково хорошо стоит, если постараться, то центром стать может, пусть не по рекам, неудобно, так дороги прямоезжие прорубить, просеки. Чтоб из Кучкова в одну сторону к Суздалю, в другую – через Козельск к Дебрянску и там к Чернигову быстро идти можно было.

И этот же Кучка, стоило только княжьей дружине скрыться за поворотом, написал к Всеволоду, прося у того грамоту на свои земли. Что это, не доверяет своему князю или… от следующей мысли стало совсем тошно на душе, неужели решил за спиной супротив выступить?!

Большая рука смяла письмо так, что и не расправить, но к чему оно Юрию? От тоски хотелось волком взвыть, крикнуть:

– За что?!

Разве он что плохого сделал тому же Кучке? Столько лет и не заглядывал в его владения, понимая, что обманывает его боярин, платить дань меньшую, чем должен бы, но закрывал на это глаза, оберегая Кучку от своего гнева. Но оказалось, зря…

А Ростову он что худого сделал? Сам в Суздале живет да новые грады ставит? Чем они Ростову мешают, да и боярам проще без князя в своем городе жить. В поход на булгар ходил удачно, добычу и полон большой привели все, кто хотел, бояре брали богатеев и выкуп за них, какой хотели, сам князь только работных людей да будущих насельников, кому как выгодней показалось.

Почему его так не любят в том же Ростове, почему предал Кучка? Из-за того, что не желает свою выю под боярскую волю гнуть? Но на то он и князь, самих бояр-то под себя не гнет, вольно жить дает.

Чем больше думал, тем обидней становилось, может, потому и рванулся вдруг с места в Кучково, сам посмотреть в глаза Степану Ивановичу, спросить, почему предал, почему не поверил. Была даже мысль, что обманом у боярина такое письмо выманили, что подговорил его кто дурной, неразумный, что если снова поговорить по душам, так и передумает Кучка, станет помощником и опорой, как совсем недавно сговаривались?

Князя с дружиной приметили далеко на подходе, пока он броды на реках искал да болотца обходил, к Кучке умчался человек предупреждать. Юрию бы задуматься, вдруг сбежит Кучка, но он, напротив, только хмыкнул:

– Пусть приготовится к приезду…

Юрий даже сыну Ивану, который вел с ним свою дружину, ничего про письмо не сказал, если поймет Кучка, что натворил, и разберутся меж собой, ни к чему остальным о его предательстве знать. А если сбежит, значит, делал все сознательно и никаким помощником никогда не будет. Тогда это враг, причем враг в своем же доме.

Человек от дальней заимки, увидевший княжью дружину, примчался и впрямь быстро, боярина нашел сразу, единым духом выпалил, что князь с дружиной близко и очень торопится…

Кучка понял все: князь либо узнал о послании Всеволоду Ольговичу, либо даже перехватил его. Это была гибель. Что он мог сказать в ответ? Что бес попутал? Что без всякой мысли написал только потому, что хотел застолбить за собой свои же владения?

И вдруг обожгла мысль: кто?! Кто его выдал?

Метнулся к жене, та смотрела на взъярившегося, красного от бешенства мужа с ужасом:

– Что случилось?! Ты точно с пожара…

– Ты?!

– Что – я?

– Князю ты про меня передала?

– Да что передала-то?

– О том, что я Всеволоду в Киев письмо писал?

Кучковна ахнула:

– Ты писал?! Совсем разума лишился, хочешь сам погибнуть и нас погубить?! Али не ведаешь, что Мономашичи с Ольговичами смертным боем бьются?

Он не поверил, ни на мгновение не поверил ее крику, за руку потащил к порубу:

– Туда ее и держать, пока не разрешу выпустить!

Княгиня орала благим матом, а рядом, не понимая, в чем дело, кричали младшие дети. Кучка грязно выругался непонятно на кого и с перекошенным лицом бросился прочь. Никто не рискнул его догонять, когда хозяин сердился, остальным лучше попрятаться.

Степан ушел на берег Московы, долго стоял, пытаясь хоть как-то успокоиться и понять, что делать дальше. Выход видел теперь один: пока не вернулся из Смоленска Юрий Владимирович, надо бежать. Прихватить детей и злата побольше и бежать. С тоской огляделся вокруг на свои поля, заливные луга, где шел второй уже укос, так хорошо встала в этом году трава. Невольно посчитал копны сена на другом берегу, приметил, что ближнюю полоску ржи сжали чисто.

Все вокруг было его, поставлено его волей, его разумом, его тщанием. Если бы не его отец, не он сам, разве был бы здесь такой городок, такие поля, переправа на Москове, огороды вон за Неглинной… здесь ничего бы не было, сплошной лес, ну, может, кое-где распаханные поля, но не так, как ныне!

И это все бросить? Оставить только потому, что сглупил, послушал свата, метнулся в сторону? Брала невыносимая досада на себя, на свата, на жену, на всю такую нелепую жизнь, заставляющую сначала совершать дурные поступки, а потом за них жестоко расплачиваться. Тоска захлестнула душу.

Но тоскуй не тоскуй, а уезжать срочно придется, князь не простит связи с его врагом после того, как открыл душу. Кучка усмехнулся: а сам он простил бы? Тоже нет. Начал понемногу успокаиваться, чем дольше и спокойней размышлял, тем явственней становилось понимание, что нужно не бежать, а просто покаяться, объяснить, повинную голову меч не сечет, простит его князь, не так много у Юрия Владимировича ныне верных людей. Снова усмехнулся: а он верный, выходит? Если такие верные, то никаких врагов не нужно. Еще раз обругал себя за бездумное следование чужим советам.