– Пошел я, – Вася с трудом вылез из машины и потопал в парадное.

Гвоздь снял футболку, небрежно бросил на капот, взял нож в зубы и полез на дерево. «Остров сокровищ», Израэль Хендс, только масти не морские, а лагерные. На плече – эсэсовский погон, ну и остальное все в стиле «карты и гестапо».

Гвоздь уже почти добрался до перил, когда дверь распахнулась и на балкон выскочила тетка, звать людей на помощь. Видно, Вася начал лупить ногами в дверь, телефон не работает, курятник в панике… Увидав худого, как смерть, человека с огромным ножом в зубах, тетка метнулась обратно, оставив балконную дверь открытой.

Гвоздь перелез на балкон, сплюнул нож в руку, пригнулся, как под обстрелом, и юркнул в хату.

Через пару минут, точнее – через четыре, дверь парадного открылась, вышел Вася. Выглядел он колоритно – мятый красный пиджак, строгое, даже, скорее, угрюмое выражение лица, в руках два чемодана, обмотанных скотчем. За ним – полуголый Гвоздь, весь в синюю свастику, с чемоданом и ножом в другой руке. Глаза у него были желтые, совершенно безумные. Я уже стоял у машины, движок не глушил, открыл обе двери «восьмерки». Гвоздь рванул на мою сторону, его чемодан я в машину не взял.

– Ты что, охуел, брось на хуй!

– На хуя?

– Блядь, брось, убью!!!

Не споря, Гвоздь бросил чемодан и полез в машину. Вася тем временем закинул чемоданы на заднее сиденье и залез сам, выволакивать их не было времени.

Так и поехали – с вещдоками, как любители.

По дороге пацаны кратко обрисовали ситуацию – муж, жена, полумертвый дед и малолетка-дочка.

По па да ли на пол, просили не убивать. Им сказали – на хуй с квартиры, а в залог взяли чемоданы, жидам доверять нельзя.

Выгрузив разбойничков на хате и запретив им открывать чемоданы до моего возвращения, я поехал встречаться с Жирафом.

Предстояло получить деньги – не самое простое дело, если он рассчитывается.

Попытка перенести стрелку на завтра не пролезла, я настаивал на немедленном расчете. Жиды могли заявить мусорам или просто забаррикадироваться и не съехать – хуй бы я что-нибудь с него получил.

Через полчаса договорились у заказчика в офисе, у пресловутого партнера – жида, с которого и началась эта цепочка тотального обмана.

Офис был в пустовавшем детском саду, в центре, бизнык его выкупил, и теперь между качелями, ракетами и желтыми слонами стояли машины, в основном бычий кайф, вроде пятилитровых «мустангов» и «Мицубиси 3000».

Жир позвонил. Не отвлекаясь на охрану, мы поднялись сразу к барыге, на второй этаж. Тот выскочил из кабинета, жал руку, нес хуйню. Самый обычный бизнык, коротышка, лет сорока пяти, галстук, рубашка, брюхо нависает, ручки маленькие. Поразили только бровки – поболее, чем у покойного Брежнева.

Брови барыга не по чину носил.

Жир меня представил:

– Познакомьтесь, Михаил Борисович, это мой друг. Мы за гонораром.

– Конечно-конечно, все готово. А вы знаете, Эдуард Семенович, – это Жир, – они мне звонили.

– Ну и что говорят?

– Они в панике, говорили, что какие-то фашисты на них напали, с тесаками, ворвались в окна, угрожали всех убить, а потом ограбили, забрали последнее. Они уже переезжают к родственникам, – он посмотрел на меня, улыбнулся и спросил: – А нельзя ли вернуть вещи?

С Михаилом Борисовичем разговаривать мне было неинтересно, поэтому я повернулся к Жирафу и сказал:

– Эдик, скажи Мише, что никто никаких вещей в глаза не видел. Тот, кто ему это сказал, – пидорас. И кто повторяет – тоже.

Михал Борисович, внезапно став серьезным, тихо забормотал:

– Да я же пошутил, это шутка, шутка такая.

Опять я обратился к Жирафу: – Эдик, посмотри, когда Мишу будут хоронить, гробик не закроется до конца, бровки будут мешать, крышка пружинить, – после чего засмеялся, как актер Папанов в «Бриллиантовой руке», только громче.

Бизнык достал из пиджака запечатанный конверт и передал Жиру, вопрос исчерпан.

– До свидания, Михаил Борисович, очень приятно было с вами познакомиться. Побольше бы таких, как вы, всем нам лучше б жилось.

– До свидания, взаимно удовлетворен знакомством, – Михал Борисович повернулся не по уставу, через правое плечо, и потрусил в свой кабинет.

Конверт Жир начал рвать на лестнице – и вдруг неожиданно остановился, положил его в карман и рванул наверх, в офис, со словами: «В парашу схожу».

Через пару минут появился, мы упаковались в его «девятку» и отъехали.

– Что там с деньгами?

– Здесь, – Жир вытащил конверт и вынул деньги, – девять купюр. Четыреста пятьдесят баков.

– Ты ж говорил – пятьсот?

– Я не говорил. Я сказал – «около пятиста», конкретно я не договаривался.

– Странно, что четыреста пятьдесят. Цифра не круглая.

– Я же при тебе конверт открывал! – абсолютно естественно возмутился Жираф.

– Ну, хуй с ним.

Открывал он не при мне и полтинник точно спиздил, если его сейчас потрусить – найду, скорее всего, в носке.

Но толковой работы было мало, лето, в бизнесе застой, а Жир постоянно подкидывал подобную мелочевку. Самое главное, он это понимал не хуже меня и точно рассчитал планку моей скандальности. Если бы не хватало сотки – я б обвинил его в крысятничестве, обшмонал, нашел бы сотку и страшно обхуесосил. А то и дал бы пизды, но это уже было чревато – Жир мог и отомстить за рукоприкладство, начинали мы вместе, на базаре, он был при понятиях.

– Жир, возьми себе сотку.

– Почему сотку? В равной доле, сто двенадцать баксов.

– Блядь, мы ж рисковали как.

– Ну, так вы же там и пограбили, я долю не требую.

– Да что там может быть, в чемоданах, – битые кишки и семейный альбом, раз деньги за хату уже в Израиле.

– Хорошо, сотку – так сотку, мне много не надо.

Согласился он неожиданно быстро, я только укрепился в своих подозрениях. В следующий раз оговорю цену заранее и задаток возьму.

На хате меня не сильно-то и дожидались, чемоданы, конечно, уже выпотрошены. Пора было пацанов репатриировать, наглели, для них же лучше, дольше проживут. Слегка отматерив их за самоуправство, я выдал им по пятьдесят долларов.

– По полтинничку, и кишки ваши.

– Блядь, жиды! – Гвоздь стал причитать, как еврей на молитве.

– Я ж чуть с дерева не наебнулся, по балконам скакал, жиду этому второе обрезание чуть не сделал, и за все – полтинник, жиды ебучие, ну его на хуй такие работы!