было бросить гранату противнику, с такой выдержкой после выдернутой чеки, чтобы он не мог ее перехватить и вернуть тебе.

Добрался до своих родных Кабаклов благополучно. Радостям встреч с дорогими родителями, пронесенными в сердце по длительным фронтовым дорогам, а также с друзьями детства и односельчанами, не было предела и выразить их невозможно. Скажу только, если ранее, во время нахождения в Чехословакии, уместно было выразить: «В гостях хорошо, а дома лучше», то на Родине еще радостнее звучит: «А в гостях дома, еще лучше». И этим все сказано.

Возвратился из отпуска во Львов в точно установленный срок 16 сентября. Передислокация из Яворовского учебного центра во Львов за период с мая 1946 года почти полностью завершилась. В Раве-Русской оставался 168-й стрелковый полк. Штаб дивизии хорошо обустраивался в старом военном городке времен Польши по улице Транспортной № 3. После создания Вооруженных сил Украины в этом же городке были отстроены здание штаба военного округа и новая гостиница. Размещение нашего отдела великолепно обустроено И. С. Ходченковым, оказавшемся весьма пробивным и деловитым начальником, безусловно при активном участии старшего лейтенанта Двали. Сказал: «Сделаю» и сделал. Тесные деловые и дружеские связи Ивана Семеновича с комдивом Ф. А. Прохоровым позволили сделать не только хороший выбор, рядом со штабом, отдельного здания для отдела, но и добиться получения жилья для всех сотрудников. Мне досталась двухкомнатная квартира на нижнем этаже дома, по той же улице Транспортной в доме № 4, находившемся против отдела через дорогу.

По поводу дружеских отношений комдива Ф. А. Прохорова с И. С. Ходченковым ходили анекдоты как о трезвенниках, распивавших при встречах свои фронтовые сто граммов в многочисленных тостах. Однажды, совершенно случайно, удалось это косвенно подтвердить. Встретившись в ресторане с командиром разведроты капитаном В. А. Галабурдой и его приятелем – сыном генерала Владимиром Прохоровым (был в званий капитана, дослужился до полковника, проживал в Киеве) изрядно подвыпили и как-то получилось, что Владимир Федорович сильно опьянел. Мы подвели его к входной двери, расположенной на высоком парадном крылечке генеральского дома, нажали звонок и отошли в укрытие. Генерал сам открыл сыну дверь, провел его в дом, и далее по ковровой лестнице на второй этаж. На другой день комдив вызвал к себе на ковер Всеволода Галабурду и, расспросив обо всем: где были, с кем… и т. п., когда на вопрос: «По сколько же вы выпили?» услышал ответ: «По двести граммов», генерал вскочил со стула и, покачивая головой, несколько раз повторил: «Двести граммов – это же полфунта». Меня он к себе не вызывал и обо мне моему начальству ничего не сообщал.

Переехав во Львов, первым делом вместе с боевыми побратимами-фронтовиками, Степаном Брехуновым и Иваном Карелиным, закончил курсы бальных танцев, получив от преподавателя – балерины Кохановой соответствующее удостоверение.

Наиболее тесная дружба в это время продолжались с капитаном Галабурда Всеволодом Александровичем (1921–2006). Она была настолько искренней и взаимно преданной, что сохранялась в течение всей его жизни. Обусловлено это было не только тем, что в дивизии он прославился своим героизмом на войне, но и отличался привлекательной внешностью «женского сердцееда», неотразимой симпатией и манерой ухаживания; высокой культурой и образованностью. Во всем сказывалось аристократическое влияние его матери – Веры Львовны, бывшей жены царского генерала. В период Великой Октябрьской Революции, он перешел на ее сторону и затем занимал пост начальника Минского гарнизона. Вера Львовна в бытность мужа полковником, неоднократно бывала на царских балах, ежегодно устраиваемых для полковников, поскольку сам царь имел тоже это звание. Видя, как мы болтаемся по танцам, беря при подготовке к ним на грудь по 200 граммов фронтовых для храбрости, она выговаривала нам: «бухарики, вы бухарики, что вы там на танцах найдете достойного, лучше бы пошли в свободное время на Лычаковское кладбище, там такие милосердные девочки-красавицы гуляют, вот там-то можно выбрать себе достойную подругу жизни».

Убедительными ее увещевания становились еще и потому, что в то время Львов был поражен заболеванием туберкулеза. В городе, немногим превышающим 300 тысяч жителей, функционировало 16 тубдиспансеров. При входе в них красовались стенды: «Туберкулез излечим» (иногда остряки дополняли это вопросительным знаком). Приглашаешь на танцах девушку, а у нее руки мокрые от пота и тебя, как током, бьет мысль: «больная туберкулезом». Может быть это и не так, но уже, кроме чувства брезгливости, другого не возникает.

Внемля голосу разума Веры Львовны, все отчетливее понимал справедливость ее упреков. И вот 7 ноября 1946 года на праздничной вечеринке у старшего оперуполномоченного майора Бугаева нашел с первого взгляда свою любовь в моей Ниночке Назаровне, участвовавшей в застолье как соседка, приглашенная для знакомства и последующего сватовства ее оперуполномоченным нашего отдела капитаном Сасовым. Сватовство состоялось, только не с его стороны, а с моей! 14 января 1947 года, в день ее двадцатилетия, мы вступили в законный брак. Выражая свое полное удовлетворение примерно прожитыми вместе годами, спустя 63 года, без преувеличения, могу выразить свою признательность следующими словами: «Я дарю тебе себя, я дарю тебе себя, и дороже ты не знал подарка».

По службе, к моему счастью, хорошо складывались отношения с новым начальником Иваном Семеновичем Ходченковым. Прибыв из отпуска, передал ему через шофера домашние гостинцы: полуторалитровую баночку розовато-красного варенья из душистых и сладких ягод земляники (повсеместному летнему дару благодати в Западной Сибири) и кусочек вяленой баранины (сушится на солнце на открытом воздухе для массовой заготовки впрок на длительную сибирскую зиму и подается к столу в виде строгонины). Зайдя к Ивану Семеновичу, сказал ему о переданном шоферу подарке для него и попросил: «Отнеситесь к этому, как к совершенно бескорыстному поступку моих родителей, искренне желавших поблагодарить Вас за то, что предоставили мне отпуск в нужное время, когда смог помочь им заготовить сена для скота и дров на долгую сибирскую зиму, да еще и помочь немного колхозу по уборке урожая». Иван Семенович проявил пытливость и пришлось ему подробно рассказать о том, как на покосе обливался потом и выпивал в день по три литра кваса, как при коллективном выходе всего села на уборку пшеницы, «стал на ручки» вторым, за председателем, бывшим фронтовиком Федором Ткаличем, не дотянул до обеда, окончательно выдохся и умышленно, зацепив за землю, сильным рывком оторвал полотно косы вместе с грабками (спецприспособление к косе для уборки зерновых), поскольку дед Рожко «наступал на пятки» и переносить дальше нестерпимую досаду уже не мог и ушел на ремонт, а там и подоспел обед. Так, почти незаметно, под благовидным предлогом, ушел с поля битвы за урожай, не сдавшись деду Рожко, чего он очень хотел добиться, отдавая все