И тут, наконец, включилась память. Я дотронулся рукой до шеи, нащупал крошечный бугорок. След шприца. Шприца, который мне в шею вонзила Марина. Где она, что с ней? Я должен знать, – мне жизненно необходимо посмотреть ей в глаза.

Я кинулся к решетке, ухватился за прутья, покрытые чешуйками ржавчины, что есть силы, затряс решетку.

– Не трать силы, Андрей, – миролюбиво сказал мужик. – Мы пришли, чтоб освободить тебя. Решетка – это ерунда, мера предосторожности.

Баба кивнула.

Она была невысокая; вытянутое по лошадиному лицо покрыто густой сетью морщин, глаза печальные, глубоко запавшие, как у старухи, либо как у трупа; жидкие светлые волосы некрасиво висят вдоль шеи. Как я мог спутать ее с Мариной?

Мужик рослый – в низком пространстве помещения вынужден пригибаться, чтоб голова не упиралась в потолок. Седые длинные волосы обрамляют одутловатое лицо, на правом глазу, переходя на щеку, багровый нарост. Левый глаз цвета вороньего крыла смотрит с любопытством. На мужике черный кожаный плащ до пят, на поясе – кобура. На груди – блестящий значок «Работник парковки №56».

– Кто вы такие?

– Марина расскажет тебе, – пообещала женщина. – А меня зовут Букашка.

– Я Киркоров, – глухо отозвался одноглазый.

«Зайка моя, я твой зайчик!», – возникло в памяти. К чему это?

– Выпустите меня.

– Хорошо, Андрей, – мягко сказал Киркоров. – Но, чтобы выпустить тебя, мы обязаны сковать тебе руки вот этим.

Он потряс в воздухе наручниками.

Кто эти люди и что может связывать их с Мариной? Запах сырости стал запахом опасности.

– Попробуй только приблизиться, – пригрозил я. – Шею сверну.

– Ну вот, – искренне огорчился Киркоров. – Букашка, прочти ему.

Женщина откашлялась.

– Предчувствую тебя. Года проходят мимо-

Все в облике одном предчувствую тебя.

Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,

И молча жду, – тоскуя и любя.

– Стой! – крикнул я. – Я согласен.

– Вот и ладушки, – усмехнулся Киркоров. – Тогда повернись и сложи руки за спиной запястье к запястью.

Я выполнил указание. Передо мной встали Джунгли, железнодорожная будка, костер, и Марина – ее задумчивые глаза и ровный голос, читающий стихотворение бывших.

Прикосновение металла неприятно. Наручники защелкнулись. Я повернулся лицом к решетке. Киркоров откинул полу плаща. На поясе у него помимо кобуры висела связка ключей.

– Бука, светани.

Киркоров зазвенел ключами. С потолка капала вода.

Я скоро увижу Марину. Щенячья радость в душе сменилась холодом, таким же, как холод наручников на запястьях. Что она сделала со мной? Я был игроком, возможно, лучшим в Джунглях, я оберегал Теплую Птицу, и вдруг… Я здесь, за решеткой, с этими странными людьми, и виновата во всем Она. Скорее увидеть ее – я должен знать, что истинно: то, что происходит со мной сейчас, либо то, что случилось в доме, затерянном в Джунглях.

– Наконец – то.

Киркоров нашел ключ, вставил в замок. Ржавый скрип был сигналом свободы. Как только решетка распахнулась, я бросился вперед, точно бык, – отчаянно и обреченно. Длинная нога Киркорова преградила мне путь, я потерял равновесие и полетел на пол, носом – в щербатый камень.

– Ты, ублюдок, – зашипел Киркоров, склоняясь надо мной. – Еще одна такая выходка, и я вышибу тебе мозги к е… ной матери.

Единственный глаз этого человека полыхал такой яростью, что сомнений не было, – да, вышибет.

– Поднимайся.

Букашка помогла мне встать на ноги.

– Эх, Андрей, – голос Киркорова снова стал миролюбивым. – На твоем месте я радовался бы: в этих застенках томились цари и генсеки.

Букашка рассмеялась:

– Брешешь, Киркоров.

Ее смех мне понравился. Хороший смех.

– Почему вру? – возмутился одноглазый. – Я слыхал, что здесь сгноили Ленина.

– Ленин помер на даче с золотыми перилами. И не от того, что его сгноили, а потому, что впал в младенчество.

– Он из младенчества и не выходил. Тем более – на даче мог быть двойник Ленина.

– Ты бы это ленинцам сказал….

Я слушал странный диалог, мало что понимая, и думал: не рвануть ли вверх по коридору, пока на меня никто не смотрит.

– Ладно, хватит, – точно прочтя мои мысли, жестко сказал Киркоров. – Ты вечно споришь, Букашка. Иди вперед, освещай дорогу. Андрей – за ней.

Женщина пожала плечами и, бросая перед собой луч фонаря, пошла по коридору. Я двинулся вслед. Тяжелые ботинки Киркорова застучали по каменному полу за моей спиной.

Коридор был узкий, извилистый. Никаких ответвлений, либо дверей, – кишка, оканчивающаяся камерой, какую я только что покинул. Точно нора кролика, только не теплая и сухая, а сырая и мертвая, типичная человеческая нора…

На другой стороне кишки – противоположность камере – светлая зала. Как это по-человечески! Из света – во тьму за какое-то мгновение…

От электрического света я ослеп на мгновение.

Длинный стол из красного дерева, окруженный черными креслами. На дальней стене – герб: золотой двуглавый орел. Посреди стола на листе металла полыхает костер.

– Снегирь, гаси свет. Генератор посадишь, – крикнул кто – то.

Во главе стола, прямо под двуглавым орлом, в кресле с высокой спинкой сидел подросток. Мальчик лет четырнадцати. Я никогда не видел в Джунглях детей и с изумлением уставился на него.

Но тут погасло электричество. Пока мои глаза привыкали к тусклому свету костра, Киркоров сообщил:

– Учитель, мы привели дикого.

– Я же просил не называть меня учителем, Киркоров, – голос мальчика был не по-детски хриплым. – И, тем более, не нужно называть диким нашего гостя. Присаживайся, Андрей.

Он показал рукой на ближайшее ко мне кресло. Я уже не удивлялся: здесь, похоже, все знали мое имя.

– Снимите с меня наручники, – сказал я, глядя в глаза мальчика, в которых отражался огонь костра. Он спокойно выдержал мой взгляд и кивнул Киркорову.

– Сними.

Киркоров заколебался.

Мальчик повторил приказание. Вздохнув, одноглазый подчинился. Потирая запястья, я примостился у стола.

– Меня зовут Христо, – представился мальчик.

В свете костра у меня появилась возможность как следует его рассмотреть. Теперь Христо не казался мне мальчиком. Эти глаза: усталые, равнодушные, холодно-мудрые… Передо мной сидел пожилой мужчина, неведомой силой вставленный в тело мальчика.

– Что это за место? – спросил я.