Со стороны общественной оценки Выгодский пользовался в ССП настолько большой популярностью и уважением, что, как мне известно, парторганизация ССП предлагала Д.И. вступить в партию, и на партсобрании ему были даны лучшие отзывы. Никогда мне не приходилось слышать от Выгодского или о Выгодском хоть что-либо, что нарушило бы мое представление о нем как о советском человеке и хорошем товарище».

Борису Лавреневу вторил другой писатель-орденоносец, не менее знаменитый в то время Константин Федин. 19 ноября 1939 года он отправляет в органы письмо следующего содержания:

«Давида Исааковича Выгодского я знаю на протяжении многих лет, начиная с 1921 года. Знаю по работе в редакции журнала „Книга и революция“, в котором он выступал как критик и библиограф, знаю как переводчика и поэта по отдельным его работам, например, по переводам с украинского. Он специализировался в романских литературах, главным образом как испанист, и, накопив в этой области громадный опыт, стал признанным в среде переводчиков работником. Он является также весьма видным знатоком русской поэзии, особенно библиографии поэзии советского периода.

Весьма часто встречал я Д.И. Выгодского на общественной работе в литературных организациях Ленинграда. К этой работе он относился образцово и снискал к себе уважение всех писателей.

На меня Выгодский всегда производил впечатление хорошее. Это человек от природы общественный, деятельный, неустанно работающий и очень скромный. В честности, прямодушии, нравственной чистоте его у меня никогда не было повода усомниться. По-моему,

Выгодский предан советской литературе совершенно бескорыстно и глубоко искренне».

В защиту Выгодского выступили Юрий Тынянов, Виктор Шкловский, Михаил Зощенко, Михаил Слонимский и другие писатели. Но следователь, прочитав все эти письма, сказал Давиду Исааковичу:

— Не поможет тебе литературная братия, не поможет! Предлагали ведь тебе в партию вступить — а ты отказался. Выходит по всему, все равно ты — контрик! Будем думать.

И додумались, приговорили: пять лет Карлага. И, может быть, Давид Исаакович выдержал бы, если бы в глубоких медных шахтах Джезказгана не заболел силикозом.

Его всячески поддерживали друзья-писатели, жена. Первый год Отечественной войны Э.И. Выгодская провела в осажденном Ленинграде, принимала участие в оборонных работах — копала противотанковые рвы, дежурила в госпитале. Последующие годы прошли в эвакуации в Пензенской области на сельскохозяйственных полях, растила пшеницу, картофель. При этом никогда не забывала Давида, присылала ему посылки, письма. Он отвечал ей с тоской и печалью в строках. За полтора года до смерти Давид прислал ей стихи из Карлага:

О Родина, в последний час,

Пока рассудок не угас,

Клянусь последним взлетом, мысли,

Что я от разрушенья спас,

Клянусь слезами, что нависли

На уголках потухших глаз, —

Я верен был своей Отчизне

И верным, ухожу из жизни…

Ранняя смерть Давида Выгодского подкосила последние силы Эммы. Она еще упорно боролась за жизнь, за реабилитацию своего возлюбленного. Но так и не дождалась часа справедливости, в 1949 году Эммы Иосифовны не стало. Потребовались усилия всей Ленинградской писательской организации, чтобы в 1957 году Военный трибунал Военного Ленинградского округа принял постановление о полной реабилитации узника Карлага, талантливого поэта, переводчика Давида Исааковича Выгодского.

Когда у Теодора Спаде становилось тяжело на душе, он доставал из ящика стола свой кортик и долго любовался его стальным лезвием, ножнами с многоцветьем уральских камней… Это красивое оружие ему вручили в 1938 году, когда он стал адмиралом и был назначен командующим флотом Латвии. Тогда республика была самостоятельной, ей требовалась морская охрана. И правительство Латвии создало свой Военно-морской флот, довольно прочный по тем временам. Он включал в себя три минных корабля — «Вирсайтис», «Иманта», «Виестура», дивизион подводных лодок, десятки катеров пограничной службы страны. Теодор Спаде, руководя этим флотом, всегда находился на капитанском мостике адмиральского корабля «Вирсайтис» («Вождь»). Он гордился своей страной — страной прославленных моряков и рыбаков. Курляндия всегда поставляла российскому флоту лучшие кадры морских офицеров. Достаточно было вспомнить имена Крузенштерна и Беллинсгаузена — выходцев из Латвии, или фамилии 20 латышей, входящих в состав команды легендарного крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец», штаб-горниста Николая Наглиса, погибшего в бою, но закрывшего своим телом командира «Варяга» от разрыва японского снаряда.

Таких отважных моряков в Латвии хватало. И Теодор Спаде делал все возможное, чтобы их нелегкая служба приносила им душевное удовлетворение, чтобы флот Латвии пополнялся новыми кораблями, а береговая артиллерия надежно защищала республику от нападения с моря. Он представлял военно-морские силы Латвии в будущем мощными и непобедимыми.

Однако, как известно, вскоре Латвия присоединилась к СССР, и ее флот был передан в состав Балтийского флота. Адмирал Теодор Спаде как командующий латвийским флотом был вызван в Москву якобы для доклада о состоянии ВМС республики народному комиссару Военно-морского флота СССР Н.Г. Кузнецову. На самом деле — в Кремле все было готово к освобождению Спаде от высокого поста и даже аресту. Не успел он войти в кабинет Николая Герасимовича, как тот заявил Спаде:

— Вы нам не подходите. Вы — воспитанный царем адмирал, ваше место давно на плахе.

Тут двери кабинета Кузнецова распахнулись, и двое молодчиков в кожаных пальто скрутили руки адмиралу. Оказалось, его разжаловали по приказу самого Сталина.

Пролистав дело Теодора Спаде, Иосиф Виссарионович спросил Берию:

— Что будешь делать с этим адмиралом?

Тот произнес готовый уже ответ:

— Приговорим к расстрелу.

Сталин резким жестом руки остановил Лаврентия:

— Нет, так дело не пойдет. Если мы начнем всех руководителей буржуазной Латвии расстреливать, что скажут за рубежом? К тому же Спаде — заслуженный моряк, адмирал, он из семьи простого рыбака. Его надо сохранить, может, еще пригодится нам как военспец по морским делам.

Но Спаде больше не пригодился. Его долго держали в тюрьмах Москвы, затем выслали в Казахстан навечно. Только в 1954 году он был освобожден из сталинских особлагерей и отправлен опять же на вечное поселение в Темиртау, где обрел «спокойствие души и сердца». 16 лет он проработал в городе металлургов главным бухгалтером инфекционной больницы, где, по сути, никто не знал о его героическом прошлом…

Все годы, проведенные в сталинских лагерях и Темиртау, он считал напрасно потерянным временем. Все эти годы, полные бесправного тяжелого труда и бессонных ночей, он бредил своей родиной Латвией, ждал, что его вернут на отцовскую землю… Когда засыпал на покрытых соломой нарах в Карлаге, ему снились свинцовые волны Балтийского моря, малый сейнер с неводом, кутец, полный рыбы, счастливое лицо отца Юлия — бригадира рыбаков-латышей, для которого хороший улов был воплощением высшей удачи жизни. Так считали и дед, и прадед Теодора — потомственные рыбаки.