— Вот, матушка, — проговорил Бестужев, — человек, о котором я тебе давеча докладывал.

— Ты садись, Алексей Петрович, — молвила Елизавета и стала оглядывать прусского гусара.

Черный мундир, начищенные до блеска сапоги, на боку сабля (почему-то у Игната Севастьяновича ее не отобрали), гусарский колпак прижат к груди левой рукой. Волосы заплетены в две косички и торчат в стороны. Топорщатся черные усы, а в глазах какая-то хитринка. Вот и пойми, можно ли доверять ему.

— Кто такой? — поинтересовалась она, когда Великий канцлер занял положенное ему место.

— Прусский барон Адольф фон Хаффман. Прибыл, чтобы поступить на русскую службу.

Елизавета задумалась. Покосилась на дворян и произнесла:

— Я желаю лично поговорить с бароном. Без лишних глаз и ушей.

Встала с трона и направилась к маленькой дверце с правой стороны от трона.

— Ступай за мной, барон!

Игнат Севастьянович щелкнул каблуками и, повернувшись, чеканя шаг, последовал за ней. Вошел в небольшую комнату. Диванчик у стены, несколько шкафов, что выглядят почему-то не к месту. Портрет Петра Великого. Стол со всеми письменными принадлежностями, на полу ковер с маленьким ворсом. Императрица присела на диванчик и проговорила:

— Рассказывай, да подробно. Кто такой, почему в Россию приехал. Ведь от этого много чего зависит, да не ври.

Пришлось Игнату Севастьяновичу рассказать, как служил в полку Черных гусар, как приехал в свой замок и вынужден был ввязаться в дуэль (из-за женщины), как бежал из армии. Как путешествовал с французами.

— Так это ты тайное письмо у французов выкрал? — спросила молчавшая до этого императрица.

— Я, ваше величество, — ответил Игнат Севастьянович и улыбнулся. Он уже понял, что Бестужев довел содержание письма до ушей государыни. Он представил, как та разгневалась. Даже предположил, что вскоре оба посла с шумом вылетят из России.

— Продолжай, — проговорила между тем Елизавета.

А продолжать, в общем-то, больше было не о чем. Пришлось рассказать о Мюнхгаузене, о графе Бабыщенко и князе Сухомлинове, что согласились похлопотать за него перед важной персоной.

— Вот тогда-то письмо французское и пригодилось, — закончил свой рассказ барон.

Елизавета Петровна замолчала. Еще раз оглядела гусара, словно раздумывая, стоит ли ему доверять Петра Федоровича, наконец решилась и произнесла:

— Готов ли ты на службу, барон, поступить, которую тебе Великий канцлер предложил?

— Так точно, ваше величество.

— Подчиняться мне, а не наследнику престола?

— Так точно, ваше величество.

— Что ты заладил, так точно, да так точно, — вспыхнула Елизавета. — Ты же немец, могу ли я тебе доверять?

— Можете, ваше величество! Я ведь хоть и родился в Пруссии, но всем сердцем прикипел к России.

— В отличие от Петра Федоровича, — прошептала Елизавета, а барон сделал вид, что этого не заметил. — Хорошо, — сказала она после минутного молчания, — считай, что твоя судьба решена. Даю тебе два дня, чтобы все дела в столице уладить. В скором времени выезжаешь в Ораниенбаум. А теперь пойдем и сообщим о моем решении графам Бестужеву да Ушакову, уж больно они за тебя ратовали.

Вышли в тронный зал. Елизавета тут же потребовала писца, тот появился незамедлительно. Сразу же взял в руки перо и приготовился записывать приказ. Когда же на бумаге Елизавета поставила свою роспись, граф Ушаков, и Великий канцлер Бестужев облегченно вздохнули. Теперь у них было всего два дня, чтобы подыскать в русской армии обрусевших немцев, преданных Елизавете и готовых послужить Петру Федоровичу.

Когда все стали расходиться, Бестужев окликнул барона. Игнат Петрович остановился.

— А ты, барон, — проговорил канцлер, — останься. Мне нужно с тобой поговорить. Вопросы, понимаешь, накопились.

Фон Хаффман понимающе кивнул. Вдвоем они вышли из тронного зала. Бестужев подошел к князю Сухомлинову и молвил:

— Ступай, брат, мы еще с бароном обсудим кое-какие вопросы. Не опасайся, мой денщик доставит его потом на квартиру.

— Значит, покидаете нас, господин барон? — проговорил Тихон Акимыч через три дня после того, как у Игната Севастьяновича состоялся разговор с императрицей.

— Покидаю, — отвечал фон Хаффман, расплачиваясь с трактирщиком за жилье. — Я поступил на службу и теперь вынужден перебраться в Ораниенбаум.

— Неужто на службу к самому великому князю?

— К нему.

Тихон разочарованно покачал головой. Выбор пруссака он не одобрял, и будь перед ним русский, высказал бы все, что он об этой авантюре думает, но сейчас рядом стоял немец, а у них душа потемки. К тому же, несмотря на то что он и был пруссак, этот иноземец пришелся ему по сердцу. За месяц постоялец заплатил в срок. Стряпней (в отличие от других) был доволен.

— Вы уж нас не забывайте, — добавил вдруг старик, — если дела вдруг пойдут не так, всегда рад вам предоставить квартиру.

Игнат Севастьянович прекрасно понимал, что Тихон Акимыч лукавил. Ни один трактирщик не предоставит жилье человеку с материальными проблемами, а они обязательно возникают, когда вдруг дела начинают идти не так.

— Господин барон нас покидает, Глаша, — проговорил Тихон, когда к стойке подошла девушка. — Он получил выгодную должность и вот теперь уезжает из города.

— Как жаль, господин барон, — молвила девушка и сделала такое лицо, словно только что проглотила кислую дольку лимона.

— Увы, фройляйн, но служба зовет, — сказал Игнат Севастьянович и подмигнул девушке. Глаше уже вчера было известно, что его переводят офицером во вновь образующийся гарнизон города Ораниенбаума. Девушка вначале просилась с ним, но гусар был категорически против. Это могло бы помешать его задумкам, а они вдруг неожиданно у него появились. Игнат Севастьянович понял это, когда, проходя мимо одного из городских соборов, увидел юродивого. Тот сидел и произносил непонятные фразы. Барон остановился и прислушался. Внезапно грязный ободранный мужичок в одном лапте произнес:

— Подай копеечку.

Игнат Севастьянович вытащил кошель и высыпал тому в рваную шапку несколько полушек. Глаза у юродивого засветились, и он вновь залепетал. Он сгреб денежки и запихнул за пазуху. Взглянул на человека в черном мундире, неистово начал креститься и произнес:

— Дым, взрывы, война.

— А что, если… — пролепетал Игнат Севастьянович.

О чем мог говорить сумасшедший? О будущем?

Прошлом? Или это был бессмысленный набор фраз, навеянный внешним видом гусара? Но, как бы то ни было, это натолкнуло Игната Севастьяновича на мысль. Неожиданно он понял, что должен рассказать о будущем. В голове завертелись «шестеренки» и стала вырисовываться картинка грядущего разговора с великим князем. Вспомнилась старинная легенда о монахе Авеле. Как помнил фон Хаффман, тот еще не родился. Ему еще предстояло появиться на свет в одной из глухих деревень. И уж если тот смог предсказывать судьбу России во времена Екатерины Великой, то он вполне может попытаться сделать это уже сейчас. Вот только стоит ли делать это самому или найти посредника (наподобие блаженного, что сидел сейчас напротив него)? Сделать из него нового Нострадамуса. Причем такого, чьи слова смогли бы кроме всего прочего не только предсказывать предстоящие события, но и влиять на них. Жаль, конечно, что все эти предсказания будут недолгими. В один момент кто-нибудь к ним прислушается. Механизм истории на мгновение замрет, а затем выберет другой путь, а в этом случае все его знания сводятся к нулю. То есть не будут ничего стоить. Барон нащупал в кармане трубку. Достал ее и закурил.