Подруга, видимо, торопилась, потому что через час раздался звонок, и мне пришлось спускаться вниз, чтобы провести Аннушку в номер. Она сидела в кресле, нарядная, как новогодняя елка: в рыжей шубе, в высоких сапогах, в микроскопической юбке и блузке такого яркого розового цвета, что у меня зарябило в глазах. Длинная белокурая коса растрепалась, сумка из последней коллекции «Шанель» небрежно валялась на полу у кресла. В чуть отведенной в сторону руке Аннушка держала длинный мундштук со вставленной в него сигаретой. Вокруг уже собирались заинтересованные «гости с юга» — ну еще бы! Увидев меня, Аннушка встала, подхватила сумку и томным голосом заявила:

— Ну, и с каких пор ты стала болтаться по таким местам, Жигульская? Что, в этом городе не стало приличных отелей ближе к центру? Я на метро ехала! На метро! — повысила она голос, подчеркивая этим, что такая дама в метро в дневное время — нонсенс.

— Не ори, — попросила я, заметив, что несколько человек уже с любопытством повернулись в нашу сторону, — идем в номер, все расскажу.

Мы поднялись ко мне, и Аннушка, скинув шубу прямо на пол, заявила:

— Надеюсь, здесь блох нет?

— Блох нет, можешь за шубу не волноваться.

— Прекрасно. Тогда дай мне что-нибудь — не буду же я бухать в этих шмотках! — Она расстегнула блузку, выскользнула из юбки и принялась стягивать чулки, пока я рылась в саквояже в поисках шелкового халатика, в котором обычно пила кофе по утрам.

— Годится?

— Вполне.

Аннушка облачилась в халат, упала поперек кровати и заявила:

— Нажрусь в хлам и останусь у тебя. Надеюсь, ты одна?

— Я тебя с этой целью и пригласила, дорогуша, — ухмыльнулась я, тоже сбрасывая вещи на пол и надевая ночную рубашку. — Коньяк на столе, еду сейчас закажем.

— Только не усердствуй, я на диете.

— Тоже мне — новость, — фыркнула я, снимая трубку и набирая номер ресторана.

Через сорок минут в дверь постучали. Мы с Аннушкой уже успели продегустировать коньяк, а потому настроение было игривым. Вяземская в почти совершенно распахнутом халате, из-под которого виднелось розовое кружевное белье, вихляющей походкой пошла открывать. Я осталась на кровати и наблюдала оттуда за тем, как подруга принимает позы одна призывнее другой, пока парень-официант расставляет на столе блюда. Разошедшаяся не на шутку Анна пальчиком поддела бейджик на груди официанта и протянула:

— Р-р-роман… что вы делаете сегодня после смены?

Парень покраснел:

— Я работаю до утра…

— Ах, какая жалость, Р-р-роман… у нас с вами мог бы получиться жаркий… эротический… волнующий роман… — с придыханием говорила Аннушка, глядя прямо в лицо смущенного донельзя официанта.

Мне стало жаль парня: он явно недавно тут работает, а потому подобное поведение гостьи вызывает у него легкий шок.

— Оставь юношу, женщина, — велела я лениво и поднялась, чтобы сразу отдать ему деньги.

— О, погоди… мы рассчитаемся, когда Р-р-роман придет забрать посуду, — перехватила мою руку подруга, но я вырвалась:

— Прекрати! Посуду завтра уберет горничная. Спасибо, молодой человек, сдачи не нужно.

Я сунула совершенно смущенному и, кажется, даже слегка напуганному парню деньги и проводила до двери, попутно повесив на нее с той стороны табличку «Не беспокоить». Вернувшись, покрутила пальцем у виска, глядя на развалившуюся на кровати Аннушку:

— Совсем сдурела? Куда тебе этот допризывник?

— А что? — протянула Анька. — Вполне симпатичный мальчик.

— На малолеток потянуло? — насмешливо поинтересовалась я, укладываясь рядом.

— Надоели старые хрычи с вагоном проблем и бременем семейной жизни. Ты представляешь: Вадик заявил, что не сможет встретить со мной Новый год, потому что, видишь ли, обещал жене Швейцарию! Нет, ну каков скот?

— Когда ты научишься смахивать лапшу с ушей, Вяземская? Ведь не юная дева уже, пора бы начать разбираться в людях хоть чуть-чуть. Конечно, он не сможет с тобой всю ночь где-то зависать в праздник — не отбрешешься деловой встречей. — Я дотянулась до бутылки на тумбочке и налила очередную порцию коньяка.

Аннушка взяла свой стакан, долго рассматривала его на свет и вдруг спросила:

— Слушай, а ты Мельникова давно видела?

— Кого? — Я едва не облилась напитком, который уже успела донести до рта, настолько неожиданным оказался вопрос. Я не думала, что Аннушка вдруг заведет разговор на эту тему, — с чего? Мы много лет об этом вообще не говорили.

— Ну, Кирилла, ты что, не помнишь? — чуть удивленно переспросила она.

— Его забудешь… А с чего вдруг ты вспомнила?

— Просто он мне звонил на днях.

— Когда?

— Ой, да что я, помню? Вчера или, может, позавчера. Знаешь, так странно позвонил… интересовался тем, что произошло тогда с тобой.

— Когда — тогда? — совсем уж глупо спросила я.

И Аннушка разозлилась:

— Слушай, Жигульская, я тебе что, ежедневник? Или ты просто под дуру косишь? Можно подумать, у тебя еще что-то происходило в связи с Мельниковым!

Я выпила коньяк залпом, сморщилась от обжигающего нёбо и горло вкуса и отставила стакан. Мне совершенно не хотелось говорить о Мельникове, но факт, что он звонил Аннушке, меня насторожил. Проверял, не вру ли я? Вот сволочь…

— И что ты ему сказала?

— А что я должна была сказать, когда он меня припер к стене вопросами? Рассказала и про гинеколога, к которому мы с тобой на квартиру ездили, и про то, как ты потом чуть богу душу не отдала, и про Светика — как он тебя из ванны вынул и почти три недели в больнице нянчил. Что, не надо было?

— Поздно сейчас об этом говорить. Ты обещала, что скажешь ему тогда. Теперь уже ничего не имеет значения. В тот момент только ты могла его найти, ведь твой папаша с его отцом в хороших отношениях был, дела какие-то делал.

Аннушка села, отставила стакан и устремила на меня взгляд прозрачных распахнутых глаз — ну чистая русалка…

— Варька, да ты что?!

— А что?! — зло спросила я. — Ты ведь клялась, что не оставишь этого вот так, без наказания! Ты клялась, что из-под земли его достанешь, но все расскажешь, чтобы не только мне, но и ему тоже больно было!

— И что тебе от его боли? Полегчало бы? Он все равно от тебя ушел! Значит, так решил, и никакими детьми, родами и даже абортом ты бы его не вернула.

Я умолкла. Аннушка была совершенно права, но мне очень не хотелось признавать эту правоту. Наверное, тогда, в юности, я надеялась, что если Кирилл все узнает, то передумает и вернется. Ведь он исчез так неожиданно, без объяснений, только оставил записку: «Нам с тобой больше не нужно встречаться». Все — ни слова о причинах, ни каких-то прощальных слов, только вот эта бездушная констатация факта. А на следующий день я отправилась к врачу и выяснила, что моя пятинедельная задержка имеет вполне четкое название. Куда мне было деваться? Рассказать матери? Ей никогда не было до меня особого дела, она занималась карьерой и закулисными интригами. Отцу? Он не понял бы, а уж о бабушке вообще речи быть не могло: она воспитывала меня в строгости, хоть и ни в чем не отказывала. Я осталась один на один с проблемой и решила ее в силу тогдашнего жизненного опыта. Спасибо, Аннушка посоветовала мне гинеколога, к которому обращались женщины ее семьи. Но в больницу я лечь не могла по вполне понятным причинам, а вот прогулять один день в универе и сделать все на его квартире — запросто. Закончилось все так, как закончилось. Правда, та же Аннушка сперва советовала мне вместо аборта по-быстрому переспать со Светиком и спихнуть все на него, но я отказалась. Светик не казался мне подходящей партией… Кто бы знал, что судьба распорядится иначе и толкнет меня к нему совершенно иным способом.