Как известно, главная угроза для человека — другие люди, следовательно, к наиболее надежным сигналам опасности, самым ранним ее предвестникам, относятся выражения лиц тех, кто нас окружает. Чарльз Дарвин утверждал, что эмоции универсальны и наше выживание в значительной мере зависит от умения «считывать» их и реагировать на них[335]. Дальнейшие исследования в этой области, прежде всего проведенные Полом Экманом и Кэрролл Изард, позволяют предположить, что каждая из шести универсальных эмоций, которые понимают люди во всем мире (гнев, отвращение, страх, счастье, печаль и удивление), требует специфических движений лицевых мышц[336]. Самой эволюцией люди «запрограммированы» на чувствительность к этим выражениям, и у некоторых детей она особая, повышенная. По данным многочисленных исследований, наиболее успешно дети с негативным опытом распознают такую эмоцию, как гнев[337]. Если верно то, о чем говорится в стихе 20:3 в «Книге притчей Соломоновых» — «Честь для человека — отстать от ссоры; а всякий глупец задорен», — то бремя быть достойным или по крайней мере не быть дураком, часто ложится на плечи психологически устойчивого ребенка. Возможно, поэтому они так сильно и постоянно настроены на такую эмоцию, как гнев. Предлагаю обсудить три исследования, которые наглядно демонстрируют, как это выглядит в лабораторных условиях.

В первом исследовании[338] 24 ребенка восьми-десяти лет, подвергшихся физическому насилию, тестировались параллельно с 23 детьми того же возраста, которых миновала эта участь. Им по очереди показывали на экране компьютера цветные фотографии лиц, выражавших гнев, счастье, страх или печаль. Каждое изображение сначала показывали нечетко, не в фокусе, чтобы выражение лица было трудно определить. Каждые три секунды фотографии становились сфокусированнее и четче, что делало эмоцию более различимой и понятной. После четырнадцати таких трехсекундных интервалов картинка была уже полностью четкой. С каждым интервалом детей просили ответить, какие эмоции, если таковые имеют место, они могут различить на картинке. Дети, подвергшиеся насилию, идентифицировали гнев быстрее, причем на основе меньшего объема информации, чем испытуемые из второй группы. При этом ребята, росшие в благополучной среде, не опережали первую группу, идентифицируя счастье или страх, а печаль распознавали даже медленнее.

В другом исследовании[339] 95 девятилетним детям — примерно половина из них имела опыт физического насилия, а остальные нет — показывали серию фотографий лиц моделей; их эмоциональные выражения менялись от нейтральных к счастливым, от нейтральных к грустным, от нейтральных к сердитым, от нейтральных к испуганным либо от нейтральных к удивленным. По сравнению с благополучными сверстниками дети, подвергшиеся насилию, правильно определили гнев раньше второй группы, когда мускулатура лица на картинке намного меньше отражала эту эмоцию. Больше того, чем враждебнее была среда в доме, где рос ребенок, тем быстрее он идентифицировал сердитое выражение лица. А вот другие эмоции — счастье, грусть, страх и удивление — дети, подвергшиеся насилию, узнавали примерно с такими же показателями, как остальные.

В третьем исследовании[340] изучался такой вопрос: а может, дети с опытом домашнего насилия, не только раньше замечают опасность, но и дольше остаются настороже? Чтобы на него ответить, одиннадцати малышам четырех-пяти лет, подвергшимся дома агрессии, и двадцати четырем, не прошедшим через это испытание, измеряли сердечный ритм и электропроводность кожи, в то время как они слушали, как два незнакомых им взрослых человека — актеры, нанятые для исследования, — начинали спорить и ругаться в соседней комнате. Эпизод межличностного взаимодействия, который слышали дети, состоял из четырех фаз: нейтральный разговор, интенсивная сердитая речь, период неопределенного молчания и период разрешения проблемы, во время которого оба взрослых извинялись друг перед другом. Так вот, когда люди за стеной начинали ссориться, обе группы детей испытывали эмоциональное возбуждение, но если дети, не подвергавшиеся домашнему насилию, поняв, что разговор не имеет к ним никакого отношения, быстро возвращались в обычное эмоциональное состояние, то малыши, подвергшиеся ему, оставались «в состоянии боевой готовности» и настороженно следили за происходящим даже в момент извинений.

Вспомним слова Чарльза Дарвина: «Боль, да и любое страдание, если они продолжаются долго, вызывают подавленность и снижают способность к действию; но они отлично служат для того, чтобы побудить живое существо оберегать себя от какого-либо большого или внезапного зла»[341]. В мозге многих сверхнормальных детей происходит следующее: сталкиваясь с неблагоприятными жизненными обстоятельствами, они научаются оберегать себя от всего плохого, что может с ними случиться. Жизнь в условиях конфликта, неопределенности или агрессии, — особенно агрессии, которая не выражается открыто или отрицается, — учит их тому, что важно не то, что люди говорят, а то, что они делают. В результате психологически устойчивый ребенок становится на редкость бдительным наблюдателем[342] окружающей обстановки. Он живет в состоянии автоматической бдительности и на подсознательном уровне неизменно и очень точно настроен на тончайшие изменения в выражениях лиц, жестах и манерах людей. В сущности, он похож на барометр, который постоянно измеряет настроения других людей в попытке спрогнозировать их дальнейшее поведение[343]. Как сказала Джесси: «Считалось, что моя сестра должна следить за мной после школы, но в действительности я следила за ней. Я наблюдала за ней так, как будто от этого зависела моя жизнь».