Основой обороны, организованной немцами, были опорные пункты, располагавшиеся в селениях или в рощах, промежутки между ними минировались и простреливались. Наша пехота наступала тогда жиденькими цепями; они преодолевали глубокий снег под сильным огнем, при слабой артиллерийской поддержке из-за малочисленности стволов и недостатка снарядов. Еще не видя врага, задолго до атаки героическая пехота выбивалась из сил, несла потери.

Не лучше ли, думалось мне, использовать выигранную передышку и перейти к обороне, чтобы накопить силы и средства для мощного наступления?

По данным нашего штаба, противник значительно превосходил нас. Парадокс: сильнейший обороняется, а более слабый наступает, причем по пояс в снегу…

Все это, с подсчетами и выводами, было изложено в обстоятельном докладе и представлено командующему фронтом.

Ответ был короткий: «Выполняйте приказ!»

Оставалось одно – думать, как решить задачу.

На широкие наступательные операции сил не хватало. Решено было каждый раз ограничиваться определенной конкретной целью. Наиболее заманчивым объектом борьбы были населенные пункты, занимаемые противником. Потеря каждого такого пункта являлась для врага чувствительной, так как это сразу отражалось на его системе обороны огнем, в которой пробивалась брешь.

Немецко-фашистские войска учитывали характер местности и зимние условия. Все деревни и хутора на переднем крае и в глубине были превращены в опорные пункты, обнесенные колючей проволокой. Подступы к ним были заминированы. Под домами – блиндажи с бойницами для кругового обстрела. Танки располагались для ведения огня прямой наводкой с места, являясь бронированными артиллерийско-пулеметными точками.

Вся эта система вражеской обороны и натолкнула на мысль наносить удары последовательно то по одному, то по другому опорному пункту, сосредоточивая – в пределах возможностей – нужные для этого силы и не слишком оголяя другие участки.

Первую такую операцию провели на правом фланге. В ней участвовали две неполные дивизии (они должны были оставить подразделения на случай обороны своих участков). Усилили их артиллерией армии и десятком Т-34; большего позволить не могли.

Пехота в ночь заняла исходное положение, подобравшись по снегу как можно ближе к опорному пункту. Для танков саперы проделали в снежной целине проходы, по которым машины должны были двинуться вперед с началом артподготовки и, подойдя к пехоте, поддержать атаку огнем с места, а затем помочь очистить поле боя от противника.

Артиллерия заблаговременно пристреляла цели отдельными орудиями. Часть батарей привлекли для отражения возможных контратак как справа, так и слева. Ночью несколько батарей зенитных пушек заняли позиции, хорошо замаскировавшись.

Операция прошла удачно. К полудню населенный пункт был полностью очищен от гитлеровцев: много их полегло, а остатки отошли в лес, на 6 км юго-западнее. Контратаки начались во второй половине дня из леса и соседнего опорного пункта при сильном артиллерийском огне и бомбардировке с воздуха. Наши войска эти контратаки отразили. Зенитчики подбили шесть немецких самолетов.

Мы убедились, что принятый метод правилен. Следуя ему, будем добиваться успеха при наименьших потерях.

В этом бою, между прочим, произошел интересный случай. Зенитчики сбили самолет, и я увидел, как из него с высоты около 2 тысяч м выбросился немецкий летчик. Парашют не раскрылся, и он камнем полетел вниз. К месту падения побежали бойцы. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что немца ведут к нам живым и почти невредимым! Он упал в глубокий овраг, засыпанный снегом, и это его спасло. Не поверил бы, если бы не был очевидцем…

Письмо от 2 апреля 1942 года:

«Дорогие мои Lulu и Адуся! Пишу вам второе письмо из госпиталя. Здоровье быстро поправляется. Легкие работают нормально, и никаких последствий не останется. Печень и диафрагма уже зажили. Одним словом, все хорошо. Физически натренированное тело победило смерть. Целую. Костя».

Хирург Аркадий Каплан вспоминал в одном из интервью, что 25 марта Константин Константинович Рокоссовский впервые встал с постели и начал передвигаться по палате. В середине апреля он уже гулял в сопровождении медицинской сестры по Лиственной аллее. За месяц до выписки прадеда из госпиталя Мосгорисполком, учитывая заслуги командарма при обороне Москвы, выделил ему квартиру на улице Горького, куда в апреле 1942 года переехали из Новосибирска его жена и дочь.

В середине весны Рокоссовский познакомил Каплана с женой Юлией Петровной и сказал ей: «Вот мой спаситель!» В соседней с прадедом палате лежал раненный в ногу будущий маршал Советского Союза Андрей Иванович Еременко. Работавшая фельдшером в этом госпитале Нина Ивановна Гриб, впоследствии ставшая женой Андрея Ивановича, вспоминала: «Когда я узнала, что эти двое военачальников – мои пациенты, я очень гордилась, что мне оказали такое доверие. Как я за ними ухаживала! В любви объяснялись и один и другой, потому что я была очень внимательной, заботливой. Но, конечно, больше внимания я все равно уделяла Еременко».

По словам Нины Ивановны, Юлия Петровна и Ада приехали в Москву истощенными, они были в ужасном состоянии. Рокоссовский не только «откармливал» их своим роскошным для военного времени больничным пайком, но и пел им песни – русские, польские, украинские.

Постепенно войска армии вгрызались в оборону противника, расшатывая ее то на одном, то на другом участке. Прорвать фронт они еще не были способны, но систематически отодвигали его к югу, захватывая пункт за пунктом, прижимая немцев к реке Жиздра.

Уже после войны часто приходилось слышать вопрос, в котором сквозило удивление: как же так, у нас в ряде операций дивизий было больше, чем у врага, а мы не могли прорвать оборону? Да и в то время случались такие обидные упреки. Но ведь количеством дивизий тогда уже нельзя было определять соотношение сил.

Мы давно забыли, что дивизия – это 8 тысяч бойцов. Наши соединения насчитывали 3, 5, а то и 2 тысячи человек; редко какая дивизия имела 4 тысячи, и та после одного-двух боев по численности приближалась к остальным.

Между тем у противника численность личного состава пехотной дивизии достигала 10–12 тысяч, а танковой и моторизованной – 12–15 тысяч. Из соединений, понесших большие потери, рядовой и младший командный состав передавался для укомплектования других дивизий, а командование и штабы выводились в тыл на формирование.

Неравное соотношение сил было зимой 1942 года и на сухиничском направлении. Можно представить, какие трудности мы переживали и какая тяжелая ответственность лежала на командующих армиями. Но не все, к сожалению, считались с этим. Вспоминаю любопытную историю с одним из генералов, представлявших штаб фронта. Перед самым боем за Сухиничи он огульно раскритиковал нас. Потом выехал по заданию командующего в соседнюю 61-ю армию. И там ему тоже все не понравилось. Мероприятия, которые М. М. Попов проводил в войсках, он забраковал и доложил об этом по телефону Г. К. Жукову. Георгий Константинович реагировал немедленно: приказал генералу вступить в командование 61-й армией и показать, на что сам горазд. Как ни пытался тот избежать назначения, ссылаясь, что после его указаний командарм справится со своими задачами, выправит дело, пришлось самому принять армию и ответственность за нее. Не прошло и недели, как немцы продвинулись в полосе его армии на 30 км. В результате генерал убыл из состава Западного фронта, а Попов опять стал командующим 61-й армией. Год спустя мы с ним встретились незадолго до Курского сражения, он командовал Брянским фронтом. Вспомнили и сухиничское направление, и случай с генералом из штаба фронта, но не злорадствуя, а удивляясь его поведению…