Этот журналист спрашивает меня: как это — жить с сознанием того, что твой отец — большой преступник? Что он понимает в этом? Знаете, его глаза блестели при встрече со мной, как будто он смотрел порнофильм.

Я знаю, что Тецуя очень сердится на вас, и я ничего не могу с этим поделать. Он будто бы объявил вам бойкот, что-то вроде черной карточки, и я беспокоюсь из-за этого. Я пыталась с ним поговорить, но сейчас нельзя. Мама тоже пыталась. Вы ведь — гайдзин и не знаете точно, как у нас надо себя вести. И кроме того, папа постоянно спрашивает про вас. Он просил, чтобы вы пришли. Да, да, вам разрешат навестить его. Сходите, ведь его скоро не станет.

После этого разговора я стал безутешен. Я жду.

И вот я иду в больницу. Якудза на первом этаже больницы не обращает на меня внимания. Никто мне не препятствует, и я поднимаюсь на пятый этаж. Отдельная комната для Окавы. Телохранителей нигде не видно. Темно. Бледный босс Окава, со впалыми щеками и глазами тигра, которые улыбаются мне.

— Эй, сэнсэй! Где вы пропадали? Опять ездили на свои практикумы?

Ему ничего не известно. Я благодарен Тецуя.

Мы ведем спокойную беседу.

И я все ему рассказываю. Про журналиста, про бойкот и про перемирие. Он смотрит на меня. Впалые щеки, дыхание умирающего, но глаза все те же.

— Сэнсэй, вы очень глупо поступили. Но с кем не бывает? Вам что, послали черную карточку? — Он смеется, закашливается и говорит:

— Важно то, какой урок вы из этого извлечете. Что вы можете извлечь? Подумайте хорошенько. Без такого поступка никто из наших сыновей не может стать настоящим сыном. Со всеми может произойти какая-нибудь мелочь или несерьезное падение, каждый может допустить слабость. Это очень хорошо для отшлифовки характера. Но сейчас надо смотреть перед. Теперь у меня нет лишнего времени на глупости, как вы видите. Может, меня не станет через день, может, через месяц. Я поговорю с Тецуя, и все будет в порядке. Мы посылали карточки перемирия и за более серьезные промахи. Мы пошлем вам карточку перемирия! И потом, сэнсэй, я скоро умру. Будьте осторожны, смотрите, чтобы не получить красную карточку, о'кей?

От его болезненного смеха знобит.

После этого прошло еще три месяца молчания.

И вот однажды в мой университетский кабинет звонит Миоко, подруга Тецуя: «Сэнсэй, Тецуя ждет вас в изакая „Хинотори“ на Синдзюку. Поезжайте туда!»

Мое дыхание на мгновение остановилось. Я тут же отменяю все, что у меня было запланировано на тот день, и еду на такси в изакая «Хинотори». Захожу, там Тецуя и Мицуко, сидят на татами. Тецуя, с раскрасневшимся от выпивки лицом, облокотился на одну руку, в другой — стопка с сёчу[52]. Он ставит стопку и, улыбаясь во весь рот, почти кричит мне:

— Ну, сэнсэй, когда едем в Израиль? Февраль подойдет?

Долгое время после перемирия наши отношения не возвращались на круги своя. Надо было заново строить то, что разрушено. Я вспоминаю начало своего пути с людьми из якудза несколько лет назад. Примерно в это время в мире якудза происходит неприятное событие, не имеющее отношения ни ко мне, ни к дурацкому поступку, совершенному мной. Первого марта 1992 года японский парламент принимает закон «Против преступных группировок». Поначалу я не понимаю его важности, но месяцы спустя после принятия закона я осознаю те изменения, которые он за собой повлечет. Одно из них — снятие вывесок с офисов якудза.

Якудза становятся более подозрительными. Тецуя не разрешает мне встречаться с людьми и поясняет, что это никак не связано с «тем бойкотом». Якудза, с которыми у меня были дружественные отношения, не горят желанием выпить со мной на Синдзюку. Мне тяжело говорить с Тецуя. Он вежливый, но нервный. Среди якудза ходят разные слухи.

Однажды я еду с Тецуя навестить Окаву в больнице, и Тецуя, уставший, обеспокоенный, взвинченный, говорит мне извиняющимся голосом:

— Сэнсэй, наш мир сегодня меняется. Ты ведь знаешь, что японский парламент принял закон «Против преступных группировок». Сейчас задерживают не только за подозрение в совершении преступления. Теперь полиция может обозвать преступной группировкой любую группу, в которой больше десяти процентов членов были когда-то признаны виновными в совершении преступлений. Несколько больших семей тут же были отмечены, в том числе и наша. С того момента стало тяжело. Полиция вторгается в дома боссов и в офисы, запрещает руководству гостиниц и других мест устраивать наши встречи и церемонии, давит на буддийские храмы, чтобы они не устраивали похороны для наших людей. Усиливаются подстрекательства и организованные протесты жителей, которые когда-то жаловались на нас, почти каждый день производятся аресты наших людей, даже тех, кто не совершал преступлений. Мы беззащитны перед представителями закона, в отличие от катаги.

Сейчас наших людей арестовывают за принадлежность к якудза, а не за подозрение в совершении преступления. Сама полиция действует согласно темной стороне закона. Это напоминает то, что произошло с американским законом RICO против мафии. Ты видишь, я немного разбираюсь в мировой преступности. Сейчас почти половина людей в якудза могут быть взяты под арест, даже не совершив преступления. Мы сразу же начали действовать. Наши адвокаты подали в суд на полицию и на государство за нарушение прав человека и за противозаконные действия. Были случаи, когда мы выигрывали эти дела в суде. Но мы также дали установку нашим людям склонить головы, уйти в подполье, снять видимые вывески, поменять визитки и не давать интервью журналистам.

Люди нас оставляют. Полиция совместно с гражданскими, буддийскими и христианскими организациями основывает центры консультаций для якудза, которые хотят уйти. Наши люди покупают протезы мизинцев.

Якудза не может больше существовать открыто, как это было всегда. Мы начинаем уходить в подполье. Из-за слабой экономики источники наших заработков иссякли. Война за территории на улицах становится все более ожесточенной. Ты, конечно, слышал, в некоторых битвах есть пострадавшие из числа простых жителей, а ведь раньше такого никогда не было.

Появляется все больше и больше китайских преступных банд из Тайваня и Гонконга с законами, отличающимися от наших. Наши традиции их не интересуют, им нужны только власть и деньги. Привычные законы остепенения и уважения изменились. Битвы за улицы стали более жестокими. Ты ведь знаешь, что босс Окава назначил меня своим наследником? Когда он умрет, я приму в руки семью в очень тяжелом положении, ведь время, когда мы были на высоте и занимали почетное место в мире беспредела, прошло. Я не знаю, что будет.

Но, сэнсэй, в прошлом мы также преодолевали трудности. Переживем и на этот раз! А сейчас пойдем навестим папу Окаву.

Где-то через месяц Тецуя был арестован полицией. Как выяснится позднее, ему дадут три года. Может быть, освободится через два. Была драка. Один катаги по дороге домой попал под огонь перестрелки между Тецуя и человеком из Ямада-гуми и был ранен. Человек из Ямада-гуми тоже был ранен. Полиция, которая до того момента не вмешивалась в разборки между якудза, решила на этот раз сказать свое слово, потому что в последнее время появилось слишком много пострадавших среди мирных жителей. Общественное мнение не прощает ошибок, оно требует действия. Масао, один из сыновей Тецуя, идет в полицию и сдается. «Я стрелял», — говорит он. «Мигавари» — так называют это якудза: сын-кобун идет и сдается полиции вместо своего босса. Как правило, суд проходит быстро. «Да, я стрелял, я признаю». Моментальный приговор без расследования. Потом, когда он выйдет на свободу, то получит компенсацию от семьи, получит звание и деньги. Все знают, что это не он стрелял.