– И я отправился к Эдит Понтар-Дельмэр, располагая данной гипотезой, которую я, конечно, представил ей как доказанный факт. Она эту гипотезу подтвердила. Дала показания. При подписании возникла некоторая заминка, но на этот случай у меня свой метод. Метод, результат которого вы оценили в деле Шабраля.

Ни грамма пены в серкеровском пиве. Но застоявшееся пиво продолжает мозолить глаза, трагически задыхаясь от нехватки кислорода. Голос Пастора:

– Перед визитом к Эдит Понтар-Дельмэр я проделал другую работу, несложную, чисто административную. Даже рутинную. Я хотел знать, кто родители этого прелестного ребенка. Отец – Понтар-Дельмэр, архитектор. Замечательная профессия. И замечательные речи. «Единство человека и архитектурного пространства»… – это название одной из его публичных лекций. «Пусть каждая квартира станет ритмической эманацией неотступно присутствующего в ней тела человека» (нота бене). Красиво сказано, правда?

– Продолжай.

(Бокал полон, голос сух.)

– Да. Я позвонил в Парижский муниципалитет. В фонд имущества. Я навел справки о строительных объектах, порученных Понтар-Дельмэру в столице. Я узнал, что он не хочет обезобразить Париж строительством новых жилых домов (за это его можно поблагодарить, зная, что он сделал с Брестом и Бельвилем). Нет, его архитектурное кредо – внутренняя перепланировка. Иными словами, он сохраняет внешние архитектурные формы и переделывает внутреннее убранство квартир, купленных при посредничестве одного из филиалов своего бюро. Я переписал эти квартиры. Их в общей сложности 2800 (на сегодняшний день). Я поинтересовался тем, кто были их предшествующие владельцы. В 97 процентах случаев речь шла об одиноких пенсионерах, умерших в больнице и чаще всего не имевших родственников. Я обзвонил больницы и справился о причинах смерти этих стариков. Почти все сошли с ума. Умерли в психбольнице. Квартиры освободились…

На этот раз наступило просто молчание вечности. Сидящий напротив молодой человек без возраста приказал времени остановиться.

– Я резюмирую? – спросил он.

Молчание. А что сказать? Молчание.

– Хорошо, тогда резюмирую. Вот как выглядит дело во всей его простоте. Под крышами Парижа проживает значительное число стариков, одиноких и вполне безнадежных. Если по самой низкой цене прибрать квартиры этих стариков и перепланировать их в соответствии с нормами самой гуманной в мире архитектуры, а потом снова продать по цене, достойной творчества Мастера, получается прибыль порядка 500-600 процентов. Только квартиры сначала надо освободить. От чего умирает старик? От старости. И разве такое уж большое преступление подтолкнуть процесс старения, поскорее вывести его на конечный виток старческого слабоумия? Вопрос спорный. Можно ведь рассматривать это как акт гуманности. И вот уже совесть молчит, и можно наконец пустить стариковские сбережения на покупку наркотиков. Я много говорю. Хотелось бы еще пива.

Робот встает. Робот открывает дверь холодильника Робот открывает пиво. Робот садится на место.

– Такая переориентация сбыта наркотиков с молодежи на стариков почти нравственна и к тому же очень выгодна. Безупречная клиентура, прикрытие начальника антинарка комиссара дивизиона Серкера, благословение Госсекретариата по делам пенсионеров – это же просто золотое дно. А торговцы наркотиками? Их набрать нетрудно. Можно использовать тех, кто уже есть в картотеке, а значит, всегда под рукой. Запретив им при этом колоться самим. Надежные люди. Такие, например, как Эдит Понтар-Дельмэр. Платить им надо как полагается. А средства есть.

Все тот же молчаливый свет и все более сермяжная правда.

– Но вдруг является журналистка, сует свой нос в прекрасно налаженный бизнес. И… первый прокол.

Да, накладка… прокол… провал.

– Вот, – сказал Пастор. – Это все, что я знаю. Я кончил.

Он не встал. Он продолжал сидеть, допивая третью банку пива, как чемпион родео перед усмиренным на всю жизнь красавцем черным мустангом.

– Ладно, Пастор. Чего ты хочешь?

Ответ последовал не сразу. Сначала – полезное уточнение:

– Мой шеф Аннелиз ни о чем не знает. По нападению на Коррансон, по убийствам старушек и по торговле наркотиками я дал ему след Малоссена.

Прекрасно видеть, как оживает человеческое лицо. В мире нет ничего более успокаивающего, чем смотреть на человека, которому полегчало. Именно такое удовольствие доставил комдив Серкер сидящему напротив юному Пастору, внезапно закричав:

– Ё мое, да пиво-то совсем теплое!

Новый заход к холодильнику.

– Так, значит, чего тебе надо, малыш?

– Во-первых, вы перестаете называть меня малышом. Кажется, за последнее время я немного подрос.

Конец идиллии.

– Ладно, Пастор, чего ты хочешь?

– Я хочу получать три процента от всех видов прибыли. Три процента.

– Ты спятил?

– Вовсе нет. Это трезвый взгляд на вещи. Три процента. Не забывайте о том, что считать я умею, ведь я прекрасно распоряжаюсь своим состоянием. И еще я хочу встретиться завтра с Понтар-Дельмэром, чтобы втроем оговорить условия нашего контракта.

Целая армия счетоводов завозилась под теменем у комдива.

– Бросьте считать, Серкер, я к вам тоже пришел не с пустыми руками. Я принес вам, между прочим, неплохое приданое. Вы у меня в кармане, а получить истину за три процента – не такая уж дорогая цена. Учтите еще, что я вам сдаю Малоссена, на которого можно запросто повесить все, как я вам только что продемонстрировал; он убил и Ванини, и старушек, он и сбывал наркотики старикам, можно только мечтать о таком козле отпущения. К тому же он будет счастлив: кажется, эта роль отведена ему самой природой.

И тут звонок телефона.

– Что надо? – рявкнул в трубку Серкер. – Да, он здесь.

Потом:

– Тебя, Пастор.

Телефонная трубка перешла из рук в руки.

– Да, – сказал мальчик Пастор. – Да, доктор, я вас слушаю. Не может быть! Зачем они это сделали? А, понятно, да, понятно… нет, она ни в чем не обвиняется, нет, думаю, не страшно. Да, попробую как-нибудь уладить… Пожалуйста, доктор, не за что… нет, нет, ради Бога… Да, хорошо… До свидания, доктор.

Мягкий щелчок телефона и долгая мечтательная улыбка.

– Вот вам еще один маленький подарок, Серкер. Малоссен выкрал Джулию Коррансон из больницы Святого Людовика. По его мнению, ее там плохо лечили. Оказывается, она его любовница. Сейчас она у него дома. И, если хотите знать мое мнение, лучше всего ей там и умереть.

Последняя улыбка. На этот раз он встал.

– Впрочем, об этом мы тоже поговорим завтра у Понтар-Дельмэра. В пятнадцать тридцать вам удобно? И не забудьте: три процента.

31

У бабушки Хо болело плечо. Бабушке Хо прострелили ту каплю мяса, которая еще держалась на костях, и в этом бабушка Хо видела ужасную несправедливость со стороны судьбы. Если бы тот гад стрельнул немного пониже, чуть ближе к центру тела, бабушки Хо уже бы не было, и бабушка Хо почувствовала бы огромное облегчение. Вместо этого она сидела, целиком уйдя в свое продырявленное плечо, а Бельвиль разваливался у нее на глазах, и с лестницы шел запах мочи и крысиных какашек, он забивал даже вонь ее собственных духов «Тысяча цветов Азии». Бабушка Хо без аппетита смотрела, как остывает в тарелке шашлык с кускусом старого Амара. Бабушка Хо ненавидела крошку Лейлу, только что свалившую с выданным лукумом. Бабушка Хо понимала, что несправедлива к девочке, но злоба помогала ей как-то справляться с болью в плече. Бабушке Хо обрыдло быть старым, вдовым, одиноким, непрушным ментом. Она тем более досадовала, что этот проект с переодеванием был целиком ее детищем, в свое время совершенно официально представленным уважаемому начальнику: комиссару дивизии Аннелизу. «Приманка, Тянь? Мысль неплохая. Я немедленно открою банковский счет на фамилию… на какую фамилию?.» – «Хо Ши Мин». Тянь абсолютно ничего не знал про Индокитай, родину своих предков, ничего не знал про Вьетнам и сказал первое имя, которое пришло ему в голову, вторым он вспомнил генерала Зиапа. Но бабушка Хо не захотела быть бабушкой Джэпой. Теперь бабушка Хо окопалась на своей высотке и ждала того, кто окажет ей милость, придет и перережет глотку. Половина квартир в доме пустовала или была непригодна для жилья, а убийца все не шел. Проглотив упаковку обезболивающего (отчего боль казалась обложенной ватными подушками), бабушка Хо рассуждала трезво, как никогда. Она не оправдала своих надежд, она, возможно, не оправдала надежд начальства и, хуже того, не подала положительный пример молодому кудрявому инспектору, делившему с ней рабочий кабинет по ночам, когда бабушка Хо снова превращалась в инспектора Тяня. Больше всего на свете бабушке Хо хотелось бы завоевать расположение этого Пастора, которого она любила за несовременную мягкость и уважала за прямоту. И тут ничего не вышло. В этот вечер она внезапно оказалась наедине с собой. И с воспоминанием о своем предательстве. Потому что единственное, что удалось за последнее время бабушке Хо, так это предать замечательного человека, югослава с золотой душой, который защищал бельвильских старух даже более самоотверженно, чем она сама, а может быть, и более эффективно. Бабушка Хо дала убить свою подругу, вдову Долгорукую, свою соседку по лестнице. Иуда в шелковом платье, вот ты кто такая, бабушка Хо.