— Ты знаешь, я могу улыбаться на заказ. И рядом с тобой неплохая актриса, — расплывшись в безмятежной улыбке, протяжно, со свойственной ей неторопливостью, сказала Света. Мартову стало не по себе. Ее преображение было мгновенным, абсолютно естественным. Значит, он тоже неважный психолог, и бог знает, на что способна эта белявочка.

— Ты продолжаешь удивлять меня, милая. Не могу сказать, что я от этого в восторге, но, по крайней мере, такие метаморфозы вносят разнообразие в размеренность жизни, — беря Светлану под руку, ответил Георгий.

— А вот ты уже вряд ли сможешь меня удивить, — уже почти возле стола сказала Света.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Мартов.

— Человек, отказавшийся от собственной матери, не способен меня чем-либо еще удивить. — Ее последние слова были сказаны, когда Георгий вежливо пододвигал для нее стул. Присутствие свидетелей не дало возможности ответить. «Ах ты, тихоня! Поставили чертову печать в паспорте, и пошли гонки на его мораль. Стоп, Мартов, надо спустить пар и спрятать свои эмоции подальше. Осторожнее, Жорик, только дураки себе капканы расставляют. Программа только-только внедряется в жизнь, еще столько предстоит впереди». Думая так, Мартов не имел в виду предстоящее скорое отцовство, воспитание детей, примирение с матерью. Он волновался, предвкушая встречу с родителями Светы. Он должен был очаровать их и не выглядеть коршуном, отобравшим самое дорогое, что они имеют. Его настоящего вхождения в семью еще не было. Баба Люба, ставшая на сторону внучки, выдерживала телефонные атаки дочери и зятя. Она, как могла, смягчала обостренность ситуации и монотонно описывала то, как похорошела и расцвела Светочка.

Тайком от всех пожилая женщина позвонила матери Георгия. Они разговаривали долго, и только шум в коридоре, возвестивший о возвращении Светы и Жоры, стал причиной его окончания.

— Вы простите его, наверняка он все прячет глубоко внутри. Он переживает, но с его характером настаивать на чем-либо бесполезно, — быстро проговорила баба Люба.

— Надеюсь, что он когда-нибудь одумается. Утешает только то, что он не на улице, не в дурной компании и не наделал глупостей, — едва сдерживая слезы, ответила Нина Петровна.

— Да, да. Извините, я больше не могу говорить.

— А мне можно звонить вам?

— Давайте договоримся, что я буду делать это время от времени.

— У меня нет другого выхода. Спасибо, Любовь Павловна.

— До свидания.

— Спасибо еще раз. — Тяжесть от разговора с не находящей себе места женщиной не давала покоя: «Будто и камень с плеч свалился, живой, здоровый. Он несколько раз приходил домой, забирал свои вещи. Только всякий раз подгадывал, чтобы никого не застать. Упрямец, до примирения еще далеко. У него все получается, значит, мать ему не нужна. Может быть, ей тоже не стоило быть такой категоричной?» Нина Петровна обвиняла себя в том, что своей реакцией подтолкнула сына к решительному шагу. Но нужно ведь было как-то остановить откровенное хамство. Теперь остается только ждать.

Они встретятся еще два раза. Пройдет много лет, прежде чем Мартов случайно увидит свою мать на улице, сделав вид, что не замечает ее. Уже родится Иван, Светлана будет беременна Милой. А отчуждение между Георгием и матерью так и останется на уровне непреодолимой пропасти. Эта женщина больше не была ему нужна. Словно он родился ниоткуда, сам по себе, и человеческие чувства ему чужды. Ничего, никаких чувств не поднималось внутри, когда Светлана в который раз пыталась напомнить ему об ее существовании. На последнем месяце беременности уставшая, бледная, сильно располневшая и страдающая от сильнейшего токсикоза Света позволила себе высказывать то, что думала, безнаказанно. Она уже не один раз обсуждала с бабой Любой неестественность такого положения вещей. Обиды, принципы, свое мнение — это понятно, но должно же быть что-то святое. Только беременность спасала ее от резкой реакции Георгия. Он, как всегда, снисходительно относился к логике женщины. Отсталые, беспомощные существа, лианы на мужском теле. Что они могут смыслить в настоящих чувствах? Однажды Светлана слишком ревностно доказывала, что пора позабыть прошлые обиды и дать еще одной бабушке возможность общаться со своими внуками.

— У нее есть муж. Пусть рожает себе кого-нибудь и ждет внуков. Она молодая женщина, ягодный возраст. За границей считается как раз самым нормальным, чтобы обзаводиться потомством. Родит себе нормального ребенка, который с удовольствием будет носить фамилию папы Олега, и все проблемы. Оставь меня в покое со своими бреднями о всепрощении. Меня предали, променяли на множественный оргазм, я такого не прощаю, понятно?!

— Господи, ведь ты говоришь о своей матери, а не о продажной шлюхе! Прислушайся к своим словам, меня сейчас стошнит от твоего цинизма.

— Тебя тошнит уже девятый месяц. Только не говори, что от моего цинизма, милая.

Он тогда хлопнул дверью и уехал на работу. Своего шофера у него в ту пору еще не было, он сам прекрасно водил машину, получая от этого удовольствие. Весь день после разговора с женой ему было не по себе. Он даже позволил себе то, что делал в исключительных случаях: в обед он позвонил домой, узнать, как чувствует себя Светлана. Встревоженный голос бабы Любы сообщил, что ее увезла «скорая» и надо ожидать рождения малыша немного раньше срока. Мартов почувствовал себя виновным в том, что слишком круто говорил с женщиной, носившей под сердцем его ребенка. Узнав, в какой она больнице, положил трубку, дав себе обещание освободиться пораньше и съездить к ней.

Он выполнил намеченное. Попросив секретаршу справиться, как дела у роженицы с фамилией Мартова, он узнал, что в семнадцать десять у него родилась дочь. Быстро собравшись, он поехал в роддом. По дороге остановился неподалеку от рынка купить цветы. Выбрал любимые Светланой бледно-желтые розы и стоял, ожидая, пока продавщица оформит букет. Вдруг что-то заставило его осмотреться по сторонам. Откуда-то до него доносился знакомый голос, от которого у Мартова засосало под ложечкой. Наконец он понял, в чем дело. Метрах в двадцати, у выхода из крытого рынка, стояла его мать, перекладывавшая покупки в сумочке. На ней было легкое бледно-сиреневое платье, какая-то шляпка на голове. Рядом с нею никого не было. Почему же ему послышался этот голос? Мартов получил свой букет и остался на месте, рассматривая похудевшую, постаревшую женщину. Последний раз он разговаривал с нею во дворе их со Светланой дома. Неприятные воспоминания. Внутри разыгралась борьба между гордостью и желанием подойти к ней. Поздороваться, посмотреть, как изменится ее лицо. Принять ее слезы, ведь она обязательно заплачет, а потом сказать, что она может поехать с ним к Светлане и увидеть свою внучку. Подойти хотя бы для того, чтобы она увидела, каким стал ее сын. Он искал оправдание своим принципам, непроизвольно делая медленные шаги в сторону рынка. Но тут из дверей крытого павильона показался Олег Викторович. Он, кажется, вовсе не изменился. Такой же стройный, подтянутый, аккуратный. Нина Петровна улыбнулась, увидев его. Как будто они расстались сто лет назад и она очень рада его возвращению. В душе у Георгия все снова встало на свои места. Он остановился и с каменным лицом смотрел, как мама берет отчима под руку и они не спеша направляются куда-то. Георгий выматерился про себя: «Слюнтяй, стоило увидеть знакомое лицо, как отступили на задний план все его многолетние неприятия. А ведь ничего не изменилось. Она по-прежнему купается в своем призрачном женском счастье, которого, по ее словам, ей всю жизнь не хватало. Теперь, наверное, с этим все в порядке. Вон как бодро и весело вышагивают ангелочки». Рука с букетом безжизненно опустилась вниз, продавщица цветов с удивлением наблюдала за странным покупателем. Он заметил, что привлек ее внимание, и очаровательно улыбнулся. От этой улыбки могло растаять самое заледенелое сердце. Получив лучезарную улыбку в ответ, Мартов направился к своей машине. Как на грех, мать со своим спутником остановились в нескольких шагах от его «восьмерки», на трамвайной остановке. Ну, черт с ним, и Георгий с самым непринужденным видом прошел мимо них.