— Через туннель? — у эльфов…? Туннели…? Куда катится мир, скоро появятся друиды-некроманты.

— Где проходит этот туннель.

— Под домом, через лес к Уединению.

— Что такое Уединение?

— Особняк, принадлежащий королевской семье, — нехилый размах у ордена!

— Далеко Уединение находится от Кен'Атари?

— Да, — дальше продолжать нет смысла, в Уединение меня, скорее всего, доставили телепортом и, скорее всего именно это, как толчок чужой Силы, я и ощущала.

— Кто-нибудь, кроме членов ордена Тень Грифона, знает, что я здесь?

— Нет, — сдается мне, что мое возвращение не планировалось.

— Кто еще есть в доме, кроме меня, тебя и твоей ученицы?

— Кухарка, горничная и двое стражников, — обосновалась она здесь прочно.

— Где твои записи по эксперименту?

— В сейфе.

— Где сейф?

— В моем кабинете.

Загляну в сейф и дергаю отсюда. Попробую добраться до столицы и связаться с Оссолоэтом. Он должен понимать, что в первую очередь такие организации угроза правящей династии, а бумаги целительницы будут весомым аргументом.

Я решила усыпить ее, чтоб не шумела, но уже перед самым заклинанием убрала подчинение и спросила:

— Тебе не жалко меня было калечить?

— Нет!!! — злоба выплескивалась вместе со словами. — Ненавижу тебя!!!

— Ну, это сейчас, а до этого я тебе ничего не делала, мы даже не встречались.

— Все вы люди — свиньи… жадные, похотливые, грязные свиньи!!!

— И это говорит эльфийка предавшая корону ради постели любовника! — я слегка просканировала ее сознание и теперь знала причину вступления в орден.

— Ненавижу!!! Тварь!!! Будь ты проклята!!! Надо было сразу тебе глаза вырезать или руки отрезать, посмотрела бы я тогда, как бы ты восстановилась.

Мне стало противно. До этого я была об эльфах лучшего мнения. Да, они высокомерны, заносчивы и своенравны, но… достоинство и честь для них всегда было превыше всего.

Я медленно погрузилась в подсознание целительницы, а потом резко вышла… та дернулась всем телом и повалилась на бок, изо рта у нее тонкой струйкой текла кровь. Глаза у нее остались открыты, она все слышала и понимала, но ни двинутся, ни даже рот открыть, чтобы закричать, не могла.

Я наклонилась, что бы она видела мое лицо:

— Знаешь, почему твои предки, во время Межрасовой войны, при всей их силе и магии никогда не воевали с «внушителями», и если разведчики доносили, что с противником есть ментальный маг, то они разворачивались и отступали? — Она таращилась на меня, и я впервые увидела в ее глазах страх и сомнение. — Да потому, что даже при всем своем самомнении понимали, какие будут последствия, что слишком большие потери придутся на одного мага. Вы не поняли этого, поэтому готовьтесь к последствиям.

Я вышла из комнаты и двинулась вдоль коридора. Во мне не было ни жалости, ни стыда, только злость с поганым привкусом страха. Я была из тех людей, которые считали, что лучше умереть здоровым, чем жить калекой. И осознание того, что я могла очнуться без рук, без ног или слепой, меня бесило и пугало.

Мой самый страшный сон… осознать собственное бессилие, быть беспомощной, когда вокруг враги.

Страх пришедший из детства, когда один за другим я хоронила брата, мать, отца… сестренку… За нее я цеплялась до последнего. Боялась потерять последнюю из моей семьи. Я резала себе руки, чтобы давать ей свою кровь в молоке. Люди говорили, что моя кровь особенная, целебная, поэтому я смогла перебороть Желтую Смерть — чуму… Но она ее не спасла. А я все равно упрямо шла на кухню, спотыкаясь об трупы слуг, ни у кого уже не было сил перетаскивать их даже в отдельную комнату, тем более сжигать. Грела молоко, выдавливала кровь и вливала в ротик двухмесячной сестре… Все делала сама, не подпускала няню, и меняла пеленки… и качала колыбель… и пела колыбельные, хотя та, была три дня как… мертва.

А потом я копала могилы в мерзлой земле, там, на заднем дворе замка Нерушимый, где когда-то был мамин садик. Из центральных ворот, чтобы позвать на помощь или духовника, я выйти не смогла.

Когда селяне в окрестных селах прознали, что в замке чума, а потом когда дошло, что умер князь, то мужики завалили входные ворота и попытались поджечь «чумное гнездо». Огонь не смог пересилить защитных заклинаний, и замок оправдал свое названье.

Я металась среди остальных запертых бедолаг и просила выпустить… просила позвать мою бабушку… Ведь я была жива и не болела.

Но хмурые мужики с повязками на лицах молча делали свое дело. Я взобралась на вышку, где стоял околевший стражник, и кричала до боли в горле, чтоб позвали мою бабушку. Но тогда сестре королевы расскажут, как пытались заживо сжечь ее внучку. А это неминуемая казнь. И они уходили, а я все кричала и кричала… Тогда один развернулся и бросил в вопящего от страха ребенка камень, выкрикнув:

— Заткнись ты, без тебя тошно!

Камень пролетел мимо, а я впервые осознала, что мир не так прекрасен, как любила повторять мама, и закричала тоже, что остальные:

— Будьте вы прокляты! — первые слова ненависти в моей жизни.

А потом я скрывалась вместе няней моей младшей сестры в подвалах замка от обозленных слуг, которые считали, что заразу принес мой отец, и пытались хоть на ком-то из «проклятой семейки» выместить свою боль. Затем пришел голод, и я узнала, что запеченная в углях крыса может быть не хуже жаркого из ягненка… только ее поймать труднее.

Но вот голоса с верху стали доноситься все реже и реже, и добрая няня Янара однажды не проснулась, оставшись лежать окоченелой. Я вылезла на поверхность. В живых не осталось никого… Только я, несколько собак, которым удалось перехитрить голодающих людей, и вороны…

Как я тогда не сошла с ума и дождалась отряд, присланный бабушкой? Не знаю… Бабуля молодец, не получив от сына весточку в течение месяца, она забила тревогу, которую сумела передать своей сестре.

Отряд прибыл слишком поздно, и открывшаяся их взору картина заставила содрогнуться даже видавших многое в своей жизни вояк. Один из лейтенантов, который потом получил должность начальника стражи в бабушкином замке, до сих пор, когда напьется, рассказывает самый жуткий кошмар, в своей жизни… Вымерший замок, горы трупов с выклеванными глазами на улице, трупы в щелях стен, люди пытались выбраться и застряли, раскачивающиеся висельники, те, кто не смогли пережить такую участь, мертвые матери, прижимавшие к себе окоченелых младенцев и… восьмилетняя девочка в рваной рубахе и шубейки деловито копающая могилы.

— Здравствуете, уважаемые… — голос звучит ровно и безжизненно. — Вы не поможете мне. Я одна не справляюсь… — протягиваю лопату, черенок которой покрыт засохшей кровью, от лопнувших мозолей.