Конечно, действует он методами жесткими и быстрыми. Вполне в духе своей эпохи и, скажем это откровенно, иногда отвратительными. Например, испытывая нужду в деньгах с момента вступления на трон, он решает получить выкуп с еврейского сообщества. Однажды в субботнее утро 1181 года парижские евреи оказались в тюрьме. Чтобы получить свободу, узники должны подарить свое имущество королю. Но этого недостаточно, в следующем году Филипп просто и радикально упраздняет все заемные письма христиан евреям. Отличное дело для общественных финансов: должники обязаны внести в королевскую казну пятую часть отмененного долга!

24 июня 1182 года принят эдикт о выселении. Впервые в Истории христианское королевство изгоняет всех евреев официальным постановлением. Парижские синагоги — та, что укрывается под сенью собора на острове Сите, та, что на улице де л’Аташри (нынешняя улица де ла Ташри) на правом берегу — преобразованы в церкви, а особняки евреев проданы по воле короля. Собранные суммы позволили королю создать рынок в бывшем еврейском квартале Шампо, отныне лишившемся своих обитателей. Он приказывает построить два крытых здания, чьи двери запираются на ночь. Эти обустроенные рынки представляют собой очень выгодное новшество: они позволяют негоциантам складировать товары в полной безопасности, закрытые от дождя и от злоумышленников. Очень быстро рынок в Шампо становится самым популярным в столице. Он большой, и там продается почти все — от продуктов питания до тканей. Тем самым король закладывает основы того, что возникнет на этом месте и останется на протяжении почти восьми столетий — Парижский центральный рынок…

Филипп-Огюст следит за всем, что делается в Париже, и он знает, что город должен развиваться и расти. Рядом с Центральным рынком печальное зрелище являло собой старое большое кладбище Невинных[54]: между могилами и открытым общим рвом скапливались нечистоты, бродили, хрюкая, свиньи, а красивые дамы бесстыдно торговали собственным телом. Стена — и здесь тоже — положит конец этому хаосу. Веселых кумушек попросили заняться своим доходным ремеслом в другом месте, свиньей вернули в свинарники, нечистоты вывезли. Отныне сюда входят только днем, чтобы помолиться или захоронить усопшего. Ночью ворота закрыты, все под замком.

Король желает порядка и чистоты, его город не должен напоминать клоаку, открытую всем ветрам. Однажды он, стоя у окна во дворце Сите, чтобы посмотреть на движение судов по Сене, тележек на улице, видит, как кареты утопают в грязи… Лошади встают на дыбы, колеса скрипят, из-под них летят комья земли. Повсюду распространяется зловонный запах гнили и испражнений.

«Как в будущем избежать этого невыносимого смрада?» — задается вопросом король. Некогда римляне заботливо мостили улицы плитами, но со временем слои отбросов, смешанных с глиной, погребли эту облицовку так глубоко, что от нее осталось лишь смутное воспоминание. Филипп собирает буржуа и городского прево: невзирая на существенные расходы, главные артерии всех кварталов должны как можно быстрее быть вымощены «твердыми и мощными камнями», по которым смогут ездить повозки, не поднимая отвратительного ила.

* * *

В 1187 году Гераклиус, латинский патриарх Иерусалима, прибывает в Париж, меняющийся на глазах. Прелат привез драматическую новость, от которой разрывается сердце всех христиан и проливаются потоки слез: Саладин, султан Египта, захватил Иерусалим! Город Откровения теперь в руках сарацин… Узнав об этом ужасном событии, папа Урбан III, охваченный страхом, скончался от огорчения. Но Гераклиус считает, что есть иной способ вернуть жизнь Священному городу: завоевать Палестину, набрать войска везде — во Франции, в Англии, в Германии. Патриарх приехал проповедовать третий крестовый поход с целью, многократно произнесенной и отчеканенной: необходимо освободить Иерусалим!

С этой проповедью он выступает в соборе Нотр-Дам, который еще строится. Действительно, старая епископальная церковь Сент-Этьен, довольно ветхая и слишком узкая для постоянно растущего парижского населения, была снесена по воле епископа Мориса де Сюлли. На этом месте больше двадцати пяти лет строится новая базилика.

Работы далеки от завершения, поэтому Гераклиус произносит проповедь скорее на стройке, чем в месте отправления культа. Все вокруг завалено отесанными камнями, веревками, шкивами, лестницами, балками, а с края возвышается то, что можно назвать полусобором: хоры здания, уже внушительного и великолепного. Четыре уровня возносятся к своду, нервюры которого спускаются с высоты и продолжаются на округленных колоннах; вокруг двойная галерея открывается на маленькие часовни.

Каменотесы, плотники, кровельщики, каменщики, кузнецы, возчики работают под надзором чиновника, который на больших листах пергамента чертит планы и эскизы самой большой церкви, которую он только может вообразить. Несмотря на бешенство нетерпения, проявляемое епископом с целью ускорить процесс, стройка продвигается так медленно, что это приводит в отчаяние. В октябре месяце каждый год работа замедляется и входит в период летаргии. Наступающие холода могут заморозить строительный раствор, поэтому каменщики откладывают в сторону мастерки, покрывают соломой начатые стены и мирно ждут весны, чтобы вернуться к делу. Что до каменотесов, то они продолжают работу, невзирая на холод, но в более медленном темпе, укрывшись в понастроенных повсюду деревянных бараках.

На этой величественной стройке Гераклиус рыдает, кричит, угрожает, предвещает огонь Апокалипсиса, если Иерусалим не будет освобожден, открывает врата Неба, и ужасные слова словно возносятся, громыхают, отзываются эхом под сводами хоров. Аудитория трепещет, слова почтенного патриарха волнуют сильных и пугают бедных.