И если даже одна только верхняя часть дерева производила такое впечатление, то что уж было говорить о его корнях! Корни уходили глубоко под землю острова и снизу, подобно сети, оплетали весь город. Именно там лежало настоящее сердце города. И именно оттуда черпали свою силу маги былых времен. Корни, таким образом, создавали одновременно и живой центр могучей энергии. А уж потом корни дерева разносили эту силу по всему городу, поддерживая его блеск и богатство.

Но все это было слишком давно.

И сейчас, следуя за толстяком Тритом, Грешюм испытывал даже нечто вроде симпатии к старому великану. Время было равно жестоко к ним обоим. После падения Алоа Глен дерево осталось на растерзание суровым зимам и постепенно уходящей магии, а теперь и вовсе представляло собой скелет с мертвыми ветвями и полусгнившими корнями, готовый рухнуть в любой момент. Правда, иногда, весной, как умирающий, который перед смертью вдруг открывает глаза, чтобы в последний раз посмотреть на мир, дерево вдруг пускало несколько зеленых листочков. Но прежде, чем такое случалось снова, порой проходили целые столетия.

А в последние годы дерево коакона и вовсе казалось мертвым бесполезным колоссом — не более того.

Но даже от мертвого дерева Грешюм старался прятаться. Шепоты древней магии, казалось, так и порхали по его ветвям и висели на черных ветках, как нити мха. И хотя сила этой магии была чрезвычайна слаба, она представляла собой немалую опасность. Даже жалкие остатки могли так или иначе подорвать или, по крайней мере, ослабить ту сложную черную силу, которая до сих пор поддерживала Грешюма.

Поэтому-то маг и взял в привычку ходить по парку с большой осторожностью, а к дереву коакона старался не подходить вовсе. Но сейчас выбора у него не было. И, хотя путь к катакомбам лежал по окраине парка, Грешюму вдруг стало и в самом деле интересно посмотреть, что же происходит в его середине.

Грешюм знал, что вообще-то не стоило бы ему тащиться туда, но, когда у него появлялось какое-нибудь желание, остановить мага было трудно. И посему он последовал за братом Тритом в самую глубь внутреннего двора.

К его удивлению, чем ближе они подходили к дереву, тем больше вокруг становилось одетых в белое братьев. К дереву явно собиралось настоящее паломничество. Одни вели других, разговаривая шепотом и почтительно наклонив головы, другие шли поодиночке, не отрывая глаз от мертвого остова. Что так влекло обычно нелюбопытных братьев?

И с каждым новым шагом любопытство старика все более возрастало. Затем к любопытству стал примешиваться гнев. Почему он узнает о случившемся едва ли не последним? Теперь Грешюм уже злобно смотрел на толпу в белых одеяниях, сгрудившуюся у дерева. Как же так вышло? Но тут, словно читая его мысли, снова заговорил Трит.

— Это появилось лишь нынешним утром. А новости распространяются быстро.

— Что «это»? — уже не сдерживаясь и не притворяясь, рявкнул Грешюм. Трит посмотрел на него в полном недоумении, и, стараясь взяться себя в руки, старый маг продолжил уже спокойней. — Простите меня, брат Трит. Это все мои старые кости, боль такая, что свету белого не взвидишь. Наверное, прогулка была не самой лучшей идеей.

Слова его успокоили Трита.

— Не беспокойтесь, брат Грешюм. Мы уже у цели. — Толстяк стал вежливо освобождать проход среди толпы в белых робах. — Дайте дорогу, прошу вас. Пропустите пожилого человека.

Толпа раздалась, и Трит тоже отошел в сторону, пропуская Грешюма.

— Это знак, пророчество, — не выдержав, все же еще раз повторил он.

Но Грешюм уже подходил к дереву, не обращая ни на кого внимания и даже по рассеянности опершись на ногу толстяка своим острым посохом. От боли толстое лицо того побагровело, но Грешюм даже не извинился и не повернул головы. Он был уже под сенью мертвых веток.

Вокруг слышался приглушенный шепот молитв и удивления, а наверху, на такой высоте, что Грешюму, чтобы увидеть «это», пришлось едва ли не сломать спину, одна из черных веток зеленела купой свежих листьев.

Грешюм осклабился. Дерево не подавало признаков жизни вот уже лет двадцать. Ветер ласкал серебристо-зеленые листья, вспыхивающие и танцующие в нежном солнечном свете. Толпа замирала и ахала.

Неужели их привлекло только это? Грешюм мрачно усмехнулся под низко опущенным капюшоном. Горстка листьев!

И он уже готов был развернуться и пойти обратно, но тут вдруг внимание старого мага привлек какой-то странный блеск. Там, в самом переплетении листьев, вспыхивал сапфировый свет, мерцающий, как маяк в зеленоватом море. Алый цветок! Тугой и пышный, он беспечно свисал с ожившей ветки.

Грешюм стоял в настоящем шоке, будучи не в силах отвести глаз от цветка, и в его мутном взоре застыл немой вопрос. Дерево коакона не цвело уже более двухсот зим! И вот... Подрагивая и вспыхивая, перед ним горела одинокая драгоценность далекого прошлого.

Старик сделал шаг назад, и внезапно по хребту его пробежала дрожь, поднявшая даже волосы на затылке. Он отступил еще, едва не сшибив с ног стоявшего сзади мальчишку. Но чувство опасности тянулось за ним, не ослабевая, и он вдруг понял, что это за опасность и откуда она исходит. Просыпалась великая магия Чи, белая магия, широким потоком льющаяся из этого одного-единственного алого цветка. О, давно уже он не ощущал такого прикосновения!

Глаза Грешюма расширились от страха и он, как камень, застыл, опираясь на посох. А сзади уже напирала толпа, и голоса людей гудели восторгом и удивлением.

— Сладчайшая Матерь! — прошептал кто-то над самым плечом Грешюма.

— Чудо! Чудо! — экзальтированно воскликнули сзади.

И эти слова эхом разнеслись в толпе. Где-то уже начали звонить в колокола.

Сердце мага сжалось, дыхания не хватало. Он стоял в коконе парализующего тело и дух ужаса.

А там, наверху лепестки алого цветка стали медленно раскрываться, и из самой сердцевины цветка полился мягкий, прозрачный, умиротворенный свет.

И Грешюм не мог не узнать это волшебное свечение.

Это было сияние Чи.

Джоах едва не упал, когда на него налетел хозяин. Впрочем, он упал бы наверняка, если бы сзади его не подпирала толпа братьев, рвущихся к дереву. Ноги юноши мелко дрожали и едва держали его, так что он был вынужден подойти к первому попавшемуся брату и уцепиться за рукав белой рясы. Но брат рванулся вперед, и дрожащие пальцы выпустили суровую материю.

Джоах слабо вскрикнул, но, к счастью, этот звук потонул в громком хоре восторженных восклицаний. Юноша стоял, шатаясь, не понимая, что происходит. Как он мог взять кого-то за руку без приказа! ? Джоах робко сделал один шаг... Потом другой... Потом поднес к лицу руку и стиснул ее в кулак...

Сладчайшая Матерь! Он свободен! Его тело снова принадлежит только ему!

Дрожь постепенно проходила, ноги держались на земле все уверенней, и Джоах стал медленно отходить сквозь толпу, благо Грешюм продолжал стоять к нему спиной. Пожалуй, он даже не мог ничего увидеть сквозь такое количество народа.