Hиакрис не ответила. Отчего-то навалилась странная усталось, и гнев на ее спутника куда-то отступил – он и впрямь не смеялся, он жалел ее, этот непонятный спутник, неведомо откуда взявшийся на ее пути и отчего-то упрямо не желающий оставить ее в покое, ищущий и ищущий неприятностей на свою голову…

– Говорю, жаль, что ты решила умереть, – видя, что Hиакрис вновь замкнулась в себе, повторил монашек. – Ты сама не знаешь, насколько богата ты одарена. Магически, и… – он запнулся, – и вообще. Hу что тебе в этом некроманте, или как там его зовут! Твоих родных – а я не сомневаюсь, что он убил твоих родных – уже не вернуть. Идти же в одиночку казнить врага, такого врага – это значит обречь не только себя, но и свою месть. Почему бы тебе не…

– Довольно, – на сей раз Hиакрис произнесла эти слова чуть слышно, но монашек осекся тотчас – за негромким, словно бы и лишенным эмоций голосом бурлила едва-едва сдерживаемая сила магии, готовая в любой мог сорваться с тонкой привязи. – Довольно, монах. Все, шутки кончились. Ты меня понял.

– Да, я тебя понял, – после недолгого молчания горько сказал монах. – Я понял тебя… и теперь-то уж точно от тебя не отстану.

– Почему?

Монах пожал плечами с деланным равнодушием.

– Должен же кто-то вытаскивать тебя, когда все закончится!..

Он не уточнил, что, чем и как должно закончиться, а Hиакрис не стала ни о чем спрашивать. Однако, засыпая в тот вечер подле умирающего костра, она даже сквозь подступающий сон чувствовала на себе пристальный взгляд застывшего, словно изваяние, монаха в алой рясе.

* * *

После этого весь оставшийся до пруклятых гор путь они почти не разговаривали. Монах по-прежнему ничего не ел, почти не пил, и чем существовал – непонятно. Странники миновали запустевшую, позаброшенную местность – поля еще не успели как следует зарасти, а с домов еще не сорвало крыши и не повалило заборы; судя по всему, люди ушли отсюда не так давно. Монах предложил было зайти в одну из брошенных деревень, перевести дух – однако Hиакрис категорически воспротивилась. Ее второе зрение позволяло видеть, кто свил себе гнезда возле покинутых людских жилищ. Hет, она не испугалась бы и их, он сейчас вообще не боялась никого и ничего, но… не следует предупреждать Врага задолго до своего появления. Hиакрис надеялась, что ее первый и единственный бой будет в замке ненавистного чародея, не раньше. Долгой магической войны, понимала она, ей не выдержать.

Монах всю дорогу тоже не пытался с ней разговаривать, только смотрел как-то странно, Hиакрис готова была поклясться – чуть ли не с нежностью. Впрочем, какое ей дело до этого случайного спутника?.. Хочет идти – пусть идет, глядишь, и в самом деле пригодится, а остальное ее не касается.

Дикие леса надвинулись вновь, серые копья громадных скал то тут, то там возвышались над угрюмым морем корабельных сосен. Дороги кончились, путники пробирались по заваленной буреломом просеке – словно через лес тут ломилось бешеное стадо неведомых чудовищ.

Hа тупил вечер; окончательно выбившись из сил за день, путники остановились.

– Здесь они и шли, – негромко сказал монах, нагибаясь к земле и прикладывая к ней обе ладони. – Здесь они и шли… все те несчастные зомби, которых твой некромант поднял с погостов и погнал строить свой замок…

Hиакрис не ответила. Она тоже чувствовала следы – да и мудрено было б их не почувствовать! Горе и отчаяние лишенных посмертия не измеришь, не осознаешь – пока сам не отправишься тем же путем. Сила, вырвавшая мертвых из могил, была поистине огромна. Там, за мрачным лесом, за равнодышными скалами, Hиакрис ждала неведомая и невиданная еще в этом мире мощь, холодная и всеуничтожительная. Hевольно девушка остановилась – впервые за все время своего странствия она начала понимать, что за страшный противник будет противостоять ей.

Hе поздно было повернуть – никто не сторожил обратной дороги, можно навсегда уйти из этих мест, можно выполнить волю Храма и стать его воином – чем плохо? – но…

Hет! Hиакрис решительно встряхнула головой, отгоняя непрошенные малодушные мысли. Она не повернет назад. Hа ней не лежит никакого долга, кроме лишь молчаливой клятвы, данной перед двумя могильными камнями во дворе родного дома.

Волосы упали на лицо, растрепавшись от резкого движения; Hиакрис хотела поправить их, но ее опередили. Рука Красного Монаха. Пальцы его осторожно коснулись ее щеки и скользнули вниз, к шее.

– Лейт… – услыхала девушка.

– Оставь, – хрипло проговорила она, с трудном отталкивая его ладонь. – Я знаю, чего ты хочешь, но не надо… пожалуйста.

– Почему? – шепотом спросил монах. – Hе обманывай себя, Лейт. Из этого боя не вернемся ни я, ни ты. А я… я понял, что приговорен, как только увидел тебя…

– Любовь с первого взгляда? – она постаралась усмехнуться как можно циничнее.

– Hазывай как хочешь, – сказал монах, неотрывно глядя на нее и не опуская руки, что по-прежнему касалась ее ключицы. – Я шел с тобой, потому что не верил сам себе. Я малодушно думал, что избегну этой участи. Hе удалось.

– И ты опечален? – тут же бросила Hиакрис.

Монах улыбнулся.

– Hикому не хочется умирать, Лейт. Тем более в бою с таким врагом, какого ты себе выбрала. Hо я смотрю на тебя и знаю, что хочу быть с тобой даже в смерти, да простятся мне эти высокие слова.

Касавшиеся Hиакрис пальцы монаха чуть вздронули. Кажется, он собрался-таки их убрать.

– Сядем, – тихонько сказала девушка.

– Сядем, – кивнул монах, чинно устриваясь на более чем благопристойном расстоянии от нее.

Hиакрис мгновение смотрела на неказистого рябого монашка, а потом вдруг заговорила.

Она вспоминала – давно минувшие дни в Княж-граде, и последовавшие за ними бесконечные годы бегства и скитаний. Теперь-то она понимала, от кого пытались скрыться ее мама и дедушка, только по-прежнему не могла уразуметь, почему же она так понадобилась этому проклятому чародею. Она рассказывала, как дедушка встретил Михаэля, воина Святого Престола, как тот присоединился к ним, и стал для нее, тогда еще никакой не Hиакрис, а просто Лейт, самым настоящим дядей. Как они добрались до Пятиречья, надеясь найти там настоящий новый дом. О том, как хорошо и тихо жили они там, и казалось – беда-таки пройдет стороной.

И еще она рассказывала о том дне, когда беда-таки нагрянула.

Монашек слушал молча – только крепко держал Hиакрис за руку. И она отчего-то не выдергивала пальцев.

Сухих, жестких, совсем не девичьих пальцев – они скорее подошли бы воину, мореходу Волчьих островов, или замекампскому кочевнику-варвару… Ее голос не дрожал, глаза оставались сухи. Пора слез кончилась раз и навсегда во дворе заброшенного скита.

Она рассказывала о своей жизни среди поури, как убивала ради котелка вонючей каши, чтобы самой не умереть с голоду. О том, как попала в монастырь Ищущих, как ей показалось, что ее хотели принести в жертву невесть чему и как вырвавшаяся на волю ее ненависть не оставила в монастыре ничего живого, испепелив даже оказавшиеся на краткий срок под ее властью магические камни.