Я очень устала. Руки и ноги онемели, зубы стучали, но сама я перестала дрожать, и это было хорошо. На сей раз отец позволил мне не снимать одежду, тут мне повезло. Передние зубы шатались, лицо болело, но больше всего меня беспокоила нога. Я порезала ее обо что-то острое, когда отец бросил меня сюда. Вытерев кровь подолом рубашки, я обвязала шарф вокруг ноги, но вряд ли это помогло. Я старалась не думать, что будет, когда в колодец придут крысы.

– Ты в порядке?

Я открыла глаза. Калипсо сидела на переднем сиденье в отцовском каноэ. Каноэ мягко покачивалось на волнах. День был солнечный и теплый. Побеги рогоза кивали и волновались на ветру. Ястреб у нас над головой спикировал вниз и нырнул. Издалека слышалось пение красноплечего черного трупиала. Каноэ уткнулось в камыши. Кусто сел на заднее сиденье.

– Пойдем с нами, – сказала Калипсо. – Мы отправляемся в путешествие.

Она улыбнулась и протянула мне руку. Когда я встала, ноги у меня задрожали так, словно не могли меня удержать. Я взялась за ее руку и ступила в каноэ. Тут было всего два места, так что я примостилась посередине, между ними. Очень скоро я почувствовала, что замерзла.

Кусто оттолкнулся веслом от берега. Течение было очень сильным. Кусто и Калипсо оставалось лишь задавать направление. Пока мы плыли вниз по течению, я думала о том дне, когда мы встретились. Я была рада, что мы с Кусто и Калипсо друзья.

– У вас найдется какая-нибудь еда?

Мне очень хотелось есть.

– Конечно.

Калипсо обернулась и улыбнулась. Зубы у нее были ровные и белые. Глаза голубые, как у моей мамы. Волосы – густые и темные, заплетенные в косу, как у меня. Она порылась в рюкзаке, лежащем между ее ног, и протянула мне яблоко. Оно было большим, как два моих кулака, сжатых вместе. Отец называл их яблоками Волчьей реки – один из трех сортов, что росли возле нашей хижины. Я вонзила в него зубы, и сок потек по подбородку.

Я съела яблоко целиком, вместе с семенами и всем остальным. Калипсо улыбнулась и дала мне еще одно. В этот раз я обглодала его до сердцевины. Бросила огрызок в воду, чтобы его доели рыбы, и сунула туда же руку, чтобы смыть липкий сок. Вода была очень холодной. Как и брызги, которые попадали мне на лицо, когда Кусто переворачивал весло. Мы проплывали мимо желтых калужниц, голубых ирисов, кастиллей и алых лилий, продырявленного зверобоя, желтых ирисов, зарослей рдеста и цветов недотроги. Никогда я не видела такого буйства красок. Цветы, которые обычно не распускаются в одно и то же время, пылали все сразу, словно болото решило устроить для меня представление.

Течение усилилось. Когда мы доплыли до деревянной таблички, свисающей с кабеля, натянутого над рекой, я смогла прочитать всю надпись целиком: «ОПАСНО! ВПЕРЕДИ ПОРОГИ, ЛОДКАМ ЗАПРЕЩЕНО ПЕРЕСЕКАТЬ ЭТУ ОТМЕТКУ». Я нагнула голову, и мы проплыли под ней.

Рев стал громче. Я знала, что мы движемся к водопаду. Увидела, как каноэ накренилось, когда мы достигли края, нырнуло в туман и пену, а затем исчезло в котле воды внизу. Я знала, что вот-вот утону. И не боялась.

– Твой отец не любит тебя, – внезапно сказал сидящий позади Кусто. Я прекрасно его слышала, хотя, когда я в последний раз находилась так близко к водопаду, нам с отцом приходилось кричать друг другу. – Он любит только себя.

– Это правда, – добавила Калипсо. – А наш отец любит нас. Он бы никогда не посадил нас в колодец.

Я подумала о том дне, когда мы впервые встретились. О том, как их отец играл с ними. То, как он улыбнулся, когда поднял маленькую Калипсо и посадил себе на плечи, чтобы подняться с ней по лестнице. Я знала, что она говорит правду.

Я вытерла глаза рукавом. Не знаю, почему они были мокрыми. Я ведь никогда не плакала.

– Все в порядке. – Калипсо наклонилась и взяла меня за руки. – Не бойся. Мы тебя любим.

– Но я так устала.

– Мы знаем, – сказал Кусто. – Все хорошо. Ложись. Закрой глаза. Мы о тебе позаботимся.

Я верила ему. Поэтому так и сделала.

Мама сказала, что я просидела в колодце три дня. Мне казалось, что человек не может протянуть так долго без еды и воды, но, как выяснилось, вполне даже может. Она сказала, что, когда отец наконец снял крышку и спустил вниз лестницу, я была слишком слаба, чтобы подняться по ней, так что ему пришлось закинуть меня на плечо, как убитого олененка, и вытащить наружу. Она сказала, что много раз хотела сдвинуть крышку и передать мне еду и воду, но все то время, что я была в колодце, отец заставил ее просидеть на стуле в кухне под прицелом его винтовки, так что она не смогла мне помочь.

Мама сказала, что после того, как отец внес меня в хижину, он бросил меня на пол у печки, как мешок муки, а затем просто ушел. Мама подумала, что я мертва. Она стащила с их кровати матрас, принесла его на кухню, положила меня на него и закутала в одеяло, а затем сняла всю одежду, залезла под одеяло и обнимала меня, пока я снова не согрелась. Я не помню, правда ли так и было. Помню лишь, как я проснулась на матрасе. Я дрожала, хотя мое тело горело. Я слезла с матраса, натянула одежду и поплелась в туалет. А когда попыталась пописать, из меня почти ничего не вышло.

На следующий день отец спросил, усвоила ли я урок. Я сказала, что да. Но вряд ли мы с ним говорили об одном и том же уроке.

Следы на дороге говорят со мной, и их послание не пропустишь: Я иду в твой дом. Поймай меня – останови меня – спаси их – если сможешь.

Я открываю грузовик. Набиваю карманы патронами и срываю «ругер» с креплений над окном. Проверяю «магнум» и нож на поясе. У моего отца два пистолета и тот нож, который он украл из дома старика. У меня пистолет, винтовка и нож «боуи», с которым я не расставалась с детства. Я бы сказала, что наши силы равны.

Я не уверена, знает ли отец, что у меня есть семья и что я живу в том же месте, где он вырос. Но надо предполагать, что знает. Есть немало способов выяснить это. Заключенным не разрешается пользоваться интернетом, но у моего отца был адвокат. У адвокатов есть доступ к записям о налогах и о владении частной собственностью, к свидетельствам о браке, рождении и смерти. Мой отец мог выудить из адвоката информацию о людях, живущих на территории, которая когда-то принадлежала его родителям, а тот даже не понял бы, что им манипулируют. Адвокат мог наведаться в дом под каким-нибудь безобидным предлогом по просьбе отца. Если он видел меня и случайно упомянул мои татуировки в своем рассказе, отец наверняка сразу же понял, что это я. Я задумалась, и уже не в первый раз, о том, что мне стоило свести эти татуировки, и не важно, насколько длительным и дорогим оказался бы процесс. Теперь я понимаю, что мне нужно было сменить не только фамилию, но и имя. Но откуда я могла знать, что через девять лет я буду представлять угрозу для своих близких? Я не скрывалась от закона или организованной преступности, не была свидетелем под программой защиты. Мне исполнилось восемнадцать, и я просто хотела начать новую жизнь.