В ее случае, к счастью, период между обмороками оказался достаточно продолжительным. Эльза успела убежать и спрятаться.

После обеда я в одностороннем порядке объявила тихий час, оставила Ирку в гостиной и улеглась в детской. Но отдохнуть мне не удалось.

Сначала в соседней комнате завопил телефон. Ирка сняла трубку. Я безрадостно прислушалась, ожидая более чем вероятного: «Ленка, подойди, это тебя!», но мое участие в процессе не потребовалось. Я просто лежала и слушала Ирку.

Голос у подруги был громкий, а беседа интересная.

– Да. Да. Да что вы?! Нет. Нет! Не знаю, – с повышением тона говорила она. – Да вот так просто, не знаю – и все! Ну, и что, что по этому адресу? По-вашему, если человек разбил голову в нашем доме, так он непременно тут и живет? По-вашему, человек не может разбить себе голову в чужом доме? Или мы не свободные люди в свободной стране?!

«Тварь ли я дрожащая или право имею?» – вспомнился мне вопрос студента, как раз разбивавшего головы.

Я встала и вышла в прихожую.

Подруга с телефоном возле уха притопывала у зеркала, корча злобные рожи своему отражению. И сама она, и ее отражение пребывали в бурном волнении и негодовании. Я отлично видела эти волны негодования, они зарождались мелкой рябью на лице, волнами пробегали по спине и затухали в колебании складок на боках.

Кряк! Ирка жестом альпиниста, безжалостно вонзающего флаг победы в седую голову покоренной вершины, воткнула телефонную трубку в гнездо зарядного устройства, повернулась ко мне – руки в бока – и спросила:

– Как тебе это нравится, а? Эта мымра Костина сбежала из больницы, а мы за нее отвечай!

– Ты вроде уже на все вопросы ответила, – я мягко похлопала подружку по вздрагивающему плечу. – Спокойствие, только спокойствие! Наша с тобой ответственность за жизнь и здоровье мымры Костиной уже исчерпана вызовом «Скорой». Не хочет она лечиться – пусть бежит куда угодно, нам-то что?

– А то, что я придумала интересный трюк, который теперь накрылся медным тазом!

– Ира, – мягко попросила я. – Давай уже закончим интересные трюки с тазами, сковородками, швабрами, вилками и блюдами?

– Про таз – это была фигура речи.

Ирка отодвинула меня от двери, прошла в детскую и вернулась с говорящей собакой.

– На самом деле я придумала трюк не с тазом, а с диктофоном. И не трюк даже, а следственный эксперимент!

– Ну-ка? – я склонила голову к плечу.

– Я придумала поехать к Костиной, сунуть ей под нос диктофон и заставить сказать те самые слова, которые произнесла баба, разгромившая детскую!

Она пожала собачью лапку, и игрушечный пес послушно озвучил ругательный монолог бабы-погромщицы.

– И что это даст?

– Как это – что? Мы сравним две записи и установим, не была ли той самой бабой эта самая Костина!

– Шерше ля фам, да?

Я прошла в гостиную, бухнулась на диван и закрыла глаза, концентрируясь на перспективной мысли.

Подруга права, надо искать женщину. Ведь поиски того, до сих пор не знаю чего, в Масиной комнате вела какая-то баба. И в убийстве рыжего юноши подозревается какая-то баба.

Я открыла глаза и вопросительно взглянула на Ирку:

– Ты можешь вспомнить, как выглядел Помидорный Киллер?

– Думаешь, не баба ли это? – смекнула подруга. – А что, запросто! Травматический пистолет – как раз подходящее оружие для женщины, мужик вряд ли пошел бы на дело с ненастоящей пушкой. А как он выглядел… Ну, как… Невысокий, нетолстый, весь в черном… Я, собственно, не успела разглядеть.

Ирка потупилась виновато и тут же встрепенулась:

– Но я запомнила синие глаза!

– В смысле, светлые, да?

– Да не светлые, а именно синие! Очень яркие на фоне черной маски, они аж блеснули, как ксеноновые лампочки! Огромные сверкающие глаза, какие-то совершенно инопланетянские!

– Допустим, – я снова закрыла и опять открыла свои совершенно человеческие глаза. – А у мымры Костиной очи какого цвета, ты не запомнила?

– Кажется, голубые, – неуверенно ответила Ирка. – Или серые. Но точно светлые.

– То есть такие, которые теоретически могли бы показаться синими, да? Тогда как черные или карие точно не могли…

– А у кого черные или карие? – заинтересовалась подруга.

– Да мало ли у кого! – отмахнулась я и еще немного полежала с закрытыми глазами, размышляя. Ирка мне не мешала: ушла на кухню, поставила чайник и загремела посудой.

Я задала себе тему для размышлений: шерше ля фам. Ищите женщину! И почти сразу же сбилась на мысли о пропавшей Аде-Миладе.

Ее дочь Катерина, с которой я говорила по телефону, была очень удивлена сообщением о том, что мы с Адой лежали в одной палате после пластической операции. По словам Катерины, у ее матушки всегда имелось стремление любой ценой сохранить и приумножить свою женскую красоту, вот только этой самой любой цены у нее никогда не бывало. Я не стала скрывать, сколько стоила операция блефаропластики, и Катя уверенно заявила: такими деньгами Ада не располагала.

– Может быть, она нашла спонсора? – осторожно предположила я.

– В смысле, мужчину, который заплатил за ее операцию? – Катерина задумалась. – Я не знаю… Какой-то перспективный кавалер у матери действительно завелся, но я не знаю, кто он такой. Мать его скрывала, только хвалилась, что этот-то не рохля, а «настоящий мужик». Вообще-то я думала, что она сейчас именно с ним…

– Ну уж нет! – уверенно возразила я. – Об этом забудьте! Сразу после блефаропластики мужикам показываться никак нельзя, разбегутся даже самые настоящие!

– А где же она тогда, если не у кавалера? Другого жилья, кроме нашей общей квартиры, у мамы нет.

– Может быть, она временно живет у какой-нибудь родни или у подруги?

– Вся мамина родня – это мы с Вадиком, а от подружек она на всякий случай избавилась еще в период первого замужества. Что, впрочем, не помогло, потому что папочка мой всё равно ушел к другой…

– Тогда она могла переселиться в отель.

– Что вы! Не могла! – Катерина искренне ужаснулась. – Это же страшно дорого!

«Но не дороже, чем пластическая операция», – подумала я, хотя вслух ничего такого не сказала.

Мне не хотелось дополнительно расстраивать собеседницу предположением, что ее дорогая матушка скрывала от единственных родственников не только свои планы, но и средства.

– И фотографии все, как одна, пропали, даже ее любимая, которая у нее в комнате на стене висела, – там мамуля красавица редкая, на Клеопатру похожа. Вот, спрашивается, зачем она фотографии свои спрятала?

– Чтобы не напоминали о прожитой жизни и, соответственно, о возрасте? – предположила я.