— Уилли говорит, что у тебя хорошая голова. Ты сам будешь учителем.

Перед бильярдной она поцеловала меня в щеку, прижавшись видавшей лучшие времена котиковой шубой, и слезы радости заструились по ее лицу. Должно быть, ей вспомнилось и мое «сиротство». Одеты мы были хорошо. От шелкового шарфика миссис Эйнхорн и платья с серебряными пуговицами на груди по автомобилю распространялся аромат духов. По тротуару мы прошли к бильярдной. Согласно требованиям закона нижние окна были зашторены, а вверху дождь размыл краску на вывеске. Из-за выпускного вечера народу в бильярдной было мало. Доносился стук шаров от дальних, утопавших в полутьме столов, легкий шум от столиков, где играли в кости, и потрескивание сосисок на гриле.

Из глубины зала вышел Дингбат с деревянным треугольным ограничителем, чтобы пожать мне руку.

— Оги едет на вечеринку у Клейна, — сказала миссис Эйнхорн.

— Мои поздравления, сынок, — торжественно произнес Эйнхорн. — Он поедет на вечеринку, Тилли, но не сразу. Я тоже хочу доставить ему удовольствие и поведу на шоу.

— Уилли, — встревожилась жена, — отпусти его. Сегодня его вечер.

— Но я веду его не в соседний кинотеатр, а к Маквикеру, — у него представление с маленькими девочками, дрессированными зверюшками и французом из кабаре «Бал Табарин», он стоит головой на бутылке. Ну как, Оги? Тебе нравится план? Я еще неделю назад его задумал.

— Конечно. Замечательно. По словам Джимми, вечеринка будет долгой. Я могу и в полночь туда завалиться.

— Уилли, тебя может отвезти Дингбат. Сегодня Оги хочется провести вечер с молодежью — не с тобой.

— Когда меня нет, Дингбат нужен здесь. И он здесь останется, — отрезал Эйнхорн, положив конец спору.

Я не был так возбужден «своим» вечером и потому смутно чувствовал причину настойчивости Эйнхорна — она мелькнула в сознании и исчезла.

Миссис Эйнхорн безвольно опустила руки.

— Когда Уилли чего-нибудь хочет… — В ее голосе слышалось извинение.

Но я был теперь практически членом семьи, ведь никакого наследства уже не существовало. Я застегнул на Эйнхорне плащ и отнес в машину. На ночном воздухе лицо мое раскраснелось. Я был раздражен: доставить Эйнхорна в театр — нелегкая работа: надо преодолеть много ступенек и более основательных препятствий. Вначале припарковать машину, затем найти администратора и попросить два места недалеко от выхода, договориться, чтобы открыли противопожарные ворота, въехать во дворик, внести Эйнхорна в театр, опять вывести автомобиль на улицу и там снова припарковаться. А оказавшись в зале, сидеть под углом к сцене. Эйнхорн требовал, чтобы его место было рядом с запасным выходом.

— Представляешь, если случится пожар и начнется паника. Что со мной будет?

Поскольку мы видели спектакль со стороны большой оркестровой ямы, то могли хорошо разглядеть пудру и краску на лицах, но плохо различали голоса — они то гремели, то, напротив, затихали почти до шепота, и мы часто не понимали причину смеха зрителей.

— Скинь скорость, — сказал Эйнхорн на бульваре Вашингтона. — Помедленнее здесь. — Я заметил, что он держит в руке адрес. — Это недалеко от Сакраменто. Надеюсь, Оги, ты не поверил, что я потащу тебя сегодня к Маквикеру. Нет, туда мы не поедем. Я везу тебя в то место, где еще сам не бывал. Вроде бы вход со двора, третий этаж.

Я выключил мотор и пошел на разведку; найдя нужную квартиру, вернулся и взвалил Эйнхорна на плечи. Он называл себя стариком из моря, оседлавшим Синдбада. Можно было назвать его и дряхлым Анхисом, которого из горящей Трои вынес его сын Эней; и этого старика Венера взяла в любовники. Такое сравнение мне нравилось больше. Но вокруг ни огней, ни военных кличей — только ночная тишина на бульваре и лед. Я ступал по узкой цементной дорожке вдоль темных окон, а Эйнхорн громко просил меня быть осторожнее. К счастью, я недавно разобрал шкафчик для обуви и надел галоши, пролежавшие там большую часть года, и сейчас мои ноги не скользили. Но было все равно тяжело — особенно подниматься по деревянным ступеням и подлезать на площадках под веревками для сушки белья.

— Надеюсь, мы попали куда надо, — сказал Эйнхорн, когда я позвонил в квартиру на третьем этаже, — а то начнут спрашивать, какого черта я здесь делаю.

Он не сомневался, что спрашивать будут именно его.

Но мы позвонили в нужную дверь. Открыла женщина, и я, задыхаясь, спросил:

— Куда?

— Иди дальше, — послышался голос Эйнхорна. — Это всего лишь кухня.

Здесь действительно пахло пивом. Я бережно внес его в гостиную и посадил на глазах у изумленных посетителей на диван. В сидячем положении он почувствовал себя ровней остальным и осмотрел женщин. Я стоял рядом и тоже глядел во все глаза — в волнении и восторге. Отвозя куда-нибудь Эйнхорна, я всегда испытывал огромную ответственность, а сейчас — больше, чем обычно: ведь он, как никогда, зависел от меня. А мне как раз не хотелось волноваться по этому поводу. Однако он, казалось, не ощущал никаких неудобств, имел все тот же уверенный и невозмутимый вид, не чувствовал никакой неловкости от того, что такой влиятельный человек выглядит беспомощным в щекотливой ситуации.

— Слышал, здесь девушки прелесть, — сказал он, — а теперь и вижу. Выбирай любую.

— Я?

— Конечно, ты. Кто из вас, барышни, хочет развлечь этого красивого паренька, окончившего сегодня школу? Осмотрись, малыш, и не теряй головы, — обратился он уже ко мне.

В гостиную из внутренних покоев вошла хозяйка. Она поражала своим макияжем — лицо, казалось, напудрено порошком от насекомых, глаза подведены сажей, а румяна наложены в виде крыльев мотылька.

— Мистер… — заговорила она.

Но все выяснилось. Эйнхорну кто-то дал рекомендательное письмо, и, как она вспомнила, все было заранее обговорено. Ей, правда, не сказали, что Эйнхорна принесут на руках. Без письма его побоялись бы принять.

Тем не менее все имели несколько смущенный вид; Эйнхорн сидел туфля к туфле, и брюки обтягивали его безжизненные ноги. Когда я думаю об этой сцене отстраненно, мне кажется, что в голосе Эйнхорна, спрашивавшего, кто хочет меня развлечь, уже звучала нотка отвращения к девушке, которую выберет он. Даже здесь, где платит он. Может, я и не прав. Голова моя давала сбои в этом необычном месте, жалком и роскошном притоне, так что, возможно, и Эйнхорн не был столь самоуверенным и раскованным, каким казался.

Наконец Эйнхорн подозвал одну из девушек и спросил:

— Где твоя комната, детка? — И абсолютно спокойно, не обращая внимания на реакцию окружающих, попросил меня отнести его туда.

На кровати лежало розовое покрывало (как я позже понял по контрасту с другими местами, это было первоклассное заведение), девушка сняла его. Я положил Эйнхорна на простыню. Девушка стала раздеваться в углу комнаты, а он жестом попросил меня нагнуться и прошептал:

— Возьми кошелек. — Я положил в карман тугой кожаный бумажник. — Держи его крепче, — прибавил он.