явления природы, — учил Конфуций, — происходят независимо от неба, от божества, сами по себе, естественным путем. А это означает, что развитие жизни, развитие природы — это процесс самостоятельный». Отсюда вывод: «мудрец Кун» отрицает божество, атеистически относится к явлениям природы и жизни. Далее. Ученик Конфуция, известный древний философ Цзы Лу спросил своего учителя: как следует относиться к богам и демонам? Учитель ответил: «Мы никак не можем относиться к ним, потому что сами не умеем относиться друг к другу», а на его вопрос о загробной жизни ответил: «Если мы сами не знаем, что ожидает человека, пока он жив, то почему мы должны думать о том, что ожидает нас в загробной жизни?» Эти ответы также служили доказательством его атеизма. Далее: «По своей природе люди равны. Но когда они приобщаются к знаниям, учатся, их ум становится другим и они сами становятся другими». И Конфуций восклицает: «Учись и снова повторяй то, что ты уже изучал». А Го Мо-жо объясняет: «Именно это — главное в учении Конфуция, воспитание, обучение человека». Но так считал Го Мо-жо, у других мнение иное: Конфуций говорил «тянь» — «небо» — и имел в виду божество. Конфуций говорил «ли» — «этикет» — и в своем учении исходил из необходимости соблюдать в отношениях между людьми установленный ритуал, возводя его в культ, что означало примирение, покорность и подчинение. Подчинение младших старшим, нижестоящих — вышестоящим, народа — власти. Конфуций говорил «жэнь» — «человечность» и понимал… В данном случае неважно, что он понимал. Ученые спорят, а бесспорно одно: в Китае нет города, деревни или селения, где бы не было храма или хотя бы алтаря Конфуция. Феодалы и императоры превратили Кун-цзы в божество, а его учение — в религию, в свою официальную религию. Религия конфуцианства проповедует: «Знай свое место. Будь послушным и умеренным».

«Будь послушным и умеренным». В несколько иных словах, но то же самое проповедует третья религия. Она учит: «Страдания нет… Страдание — это иллюзия. Немного терпения. Еще немного. Еще немного. И ты спасешься». В отличие от двух первых третья религия — буддизм — родилась в других странах, на чужой почве, где-то за Гималаями, в Непале и Индии. «Основатель» нового учения Сиддхартхи Гаутама Шакья Муни — Шакья Муни — Будда — не китаец, но это неважно. Китай велик, в нем есть две религии, пусть будет и третья, лишь бы она укрепляла устои феодалов, императоров и династий. Будда не опасен. Вот он, полный, округлый, погрузившийся в блаженство, сидит, скрестив ноги, на чашечке лотоса, и словно слышно, как он призывает: очищай свою душу, перерождайся и перевоплощайся, перевоплощайся и созерцай себя, и ты переступишь порог этого света — сна, шагнешь на тот свет — иллюзию и окажешься в мире вечного блаженства, в мире будд. А сейчас — презирай земные страдания. Терпение… Еще немного терпения…

И люди терпели, терпели и стискивали зубы, чтобы превозмочь земные страдания, терпели и строили в честь своего бога храмы. А бог — Будда — погрузился в блаженный вечный сон у подножия «Благоуханной горы». Но я не смог его увидеть. Как не смог увидеть и другую скульптурную композицию, «500 будд», на склонах этой же горы. Ничего. Ведь «учитель» учит: «Еще немного терпения…»

Но я возвращаюсь к «новой религии». Кому это нужно? Мудрые Лао-цзы, и Кун-цзы — Конфуций, и Шакья Муни — Будда создали свои религии за несколько веков до нашей эры. Мы, дипломаты и корреспонденты в Пекине, задаем себе вопрос: к чему в социалистическом Китае, в Китайской Народной Республике, которая уже два десятилетия строит социализм, приписывать все достигнутое за эти напряженные годы, все успехи и все победы лишь одной личности — некой обожествленной личности и духовной эманации каких-то идей?

На обветшалой стене маленького дома, там, где недавно были прикреплены — в соответствии с религиозными догмами Конфуция — доски с именами предков, ныне висит портрет Мао Цзэ-дуна. Там, где находились изображения «трех божеств» — счастья, богатства и долголетия, ныне помещено изображение «одного». Повсюду повторяют цитаты из «красной книжечки», один, два, сто раз, повторяют утром и вечером, днем и ночью, повторяют и в радости, и в скорби, во время отдыха и труда. И цитаты теряют реальные очертания и реальный смысл, превращаются в проповедь, в заклинание, в догму. И тебе приходит в голову: а не буддийская ли это догма — повторяй священное слово, повторяй имя Будды? Потому что повторение приносит счастье, добро. По улице идет строй солдат, улица содрогается от топота солдатских сапог, гремит песня, во главе колонны шагает солдат, высоко неся зеленый портрет. Крестьяне из расположенных в окрестностях Пекина сел и коммун выходят на коллективную работу, чтобы обуздать бурную реку, выходят сотнями, тысячами, широкая степь между Пекином и пекинским аэродромом буквально забита народом, сотни, а может быть, тысячи красных знамен, сотни и тысячи зеленых портретов, портретов «кормчего». Портреты несут, ставят на землю, им поклоняются, поклоняются так, как поклоняются богам.

Я перелистываю свой блокнот.

«Кантон, 12.XII.67 г.

Мы уже около десяти минут находимся в комнате для ожидания на заводе, выпускающем изделия из слоновой кости. Ждем представителя ревкома завода, а его все нет и нет. Хозяева молчат. Молчим и мы. Почему такая затяжка? Рассматриваю помещение. Большой стол, покрытый красным сукном. Возле стола — с левой стороны — бюст, огромный мраморный бюст, он словно не на месте, ему душно в этом старом и тесном помещении. На стенах — портреты. Одного человека. На столе брошюры одного и того же автора. Наконец входит тот, кого мы ждали. Молодой, краснощекий. Холодное, напряженное молчание. Садимся и открываем блокноты. В Китае я более трех месяцев, это моя первая поездка в провинцию. Мне хотелось все записать. Меня все интересовало. Я подготовил вопросы. Но слышу голос:

— Нужно встать.

Все встают. Не встаем только мы, иностранцы.

Снова голос:

— Нужно встать всем. Мы услышим слова председателя.

И не дождавшись, пока мы встанем, молодая китаянка раскрыла «красную книжечку». Раскрыли и другие. И начали скандировать заранее подобранные цитаты. Китаянка читает громко, почти кричит. Она стоит вытянувшись, ее глаза блестят, она в каком-то экстазе. Повторяют одну, вторую, третью цитату. Уже не смотрят в книжечку. Скандируют наизусть заученные цитаты. Потом наступает молчание. И молча, как по сигналу, все поворачиваются лицом к бюсту, огромному мраморному бюсту, молча делают несколько шагов вперед и, словно перед иконой, отвешивают глубокий поклон. Один… Два… Три…

Я смотрел и не