Моя мать была одной из таких жриц, и я в детстве насмотрелась клиентов с самыми разными пожеланиями: кто-то хотел здоровое потомство, кто-то просил благословить новый дом или уберечь сына от армии. Стоило ей зажечь красную свечу Гваделупе и прочесть молитву Богородице — и у Дона Тарано, как по волшебству, уменьшилась разбухшая печень. После того как она помолилась Святой Каталине де Алехандрии, на семью, увязшую в долгах, посыпались несметные богатства. Но brujas знают толк и в несправедливости и могут покарать проклятием неверного мужа, а на деревенскую сплетницу наслать уродливую сыпь. Пострадавшие сразу понимают, что заслужили наказание: чары срабатывают только на провинившихся.

Мама научила меня украшать алтарь и выбирать cuchillo, научила считывать предсказания по los naipes, но в юности я колдовала только для себя. Я бы никогда не подумала, что стану bruja в Фениксе, штат Аризона, но слухи среди мексиканцев разносятся быстро, а хорошая ведьма еще никогда никому не помешала. К тому же во время магических ритуалов я тратила столько энергии, что хотя бы на несколько минут переставала винить себя за твое исчезновение.

На следующий день после твоего визита, точнее двух — одного прекрасного и одного кошмарного, мне сложно сконцентрироваться на своей клиентке. Мы сидим с ней в моем sanctuario.

— Донна Васкез, — спрашивает Джозефина, — вы слышали, что я сказала?

Вот что мне хотелось бы сказать тебе вчера: я теперь другой человек. За эти годы я изменилась — так же, как и ты. Я двадцать восемь лет ждала встречи с тобой; могу подождать еще чуть-чуть.

Пожалуйста, возвращайся…

— Заклинание не сработало, — вздыхает Джозефина.

Я пыталась заткнуть рот ее соседке, студентке из университета Аризоны, которая оклеветала Джозефину и из-за этого ее бросил мужчина. Чтобы проучить болтунью, я предложила la lengua ardiente, «горящий язык».

— А свечку вы задействовали?

В прошлый приход я дала Джозефине кусок черного воска, вылепленный в виде женской фигуры.

— Да. Нацарапала ее инициалы на лице, как вы и велели, купила в магазине самый острый соус, окунула в него иглу и воткнула прямо в восковой рот.

— А фитиль зажгли?

Джозефина кивает.

— А потом представила ее тупую лошадиную морду, как вы и велели, и задула огонь. Но на следующий день она не пришла ко мне извиняться. И что еще хуже… — Она переходит на шепот: — …после этого я нашла в углу квартиры паутину. После уборки!

Ну, это все меняет. Если найдете в чистом доме паутину, так и знайте: вас сглазили.

— Джозефина, я подозреваю, что твоя соседка — diablera.

Наряду с добрыми волшебницами — brujeria — существуют злые ведьмы. К сожалению, их чары запросто действуют на тех, кто ни в чем не провинился.

— Но Рене даже не мексиканка, — говорит Джозефина. — Она вообще из Нью-Джерси.

— Если она на самом деле diablera, то запросто могла соврать, чтобы сбить вас с толку.

Джозефина, похоже, не верит мне.

— Но… У нее такие пышные волосы…

Я встаю.

— Если вам не нужна моя помощь…

— Нет-нет, очень нужна!

— Хорошо. Тогда наберите полную столовую ложку кладбищенской земли и смешайте с чайной ложкой оливкового масла. Причем смешивайте указательным пальцем на левой руке, только им! Посыпьте смесь черным перцем, потом обмажьте ею фотографию Рене, например из выпускного альбома, и закопайте на погосте.

Джозефина с ужасом смотрит на меня.

— И что с ней произойдет?

— По мере того как фотография будет гнить, вашей соседке будет все хуже. К ближайшему новолунию она уже извинится за то, что оболгала вас, и переведется в колледж в другом штате.

На лице Джозефины сияет улыбка. Она вытаскивает из кармана джинсов мою стандартную таксу — десять долларов.

— Спасибо, донна Васкез, — с чувством произносит она, когда в дверь заглядывает Виктор.

Он никогда не одобрял мою вторую работу, сколько я ни убеждала его, что это не профессия, а призвание. В скором времени я наловчилась принимать посетителей тайком. Не то чтобы я пыталась врать собственному мужу — просто так было проще для нас обоих. Мы притворялись, что я покончила с магией, хотя знали, что это не так.

— Это Джозефина, — представляю я. — Мы вместе занимаемся волонтерской работой в музее естественных наук.

Джозефина еще раз благодарит меня и уходит, сославшись на важную лекцию. Когда мы с Виктором остаемся наедине, он обнимает меня за плечи и начинает легонько массировать мне шею.

— Как ты себя чувствуешь?

После того как ты вчера ушла, я прорыдала несколько часов подряд, а он сидел рядом и подавал мне салфетки. И на это есть три причины. Во-первых, он хотел поддержать меня морально. Во-вторых, он меня любит. А в-третьих, он хотел напомнить мне, что я не должна топить свои печали на дне стакана, что бы ни стряслось.

— Нормально. Пока что нормально.

— Она вернется, Элиза, — заверяет меня Виктор.

Ты пропала из моей жизни на двадцать восемь лет — но почему тогда, проведя в твоем обществе всего лишь час, я так остро переживаю твое отсутствие?

Виктор гладит меня по голове. Иногда мне кажется, что он испытывает боль всякий раз, когда меня ранят. Если бы ты росла вместе со мной, я бы непременно дала тебе совет: выйди за мужчину, который любит тебя больше, чем ты его. Ибо я испробовала оба варианта и могу сказать: когда ты любишь больше, никакое колдовство в мире не восстановит нарушенное равновесие.

С твоим отцом я познакомилась, когда он пытался меня спасти. Я тогда работала в страшной глуши, в баре, куда частенько наведывались байкеры. И учти, не те чистенькие студентики, которые напиваются, а потом, когда их машины ломаются, ходят с перемазанными маслом руками. Он застал нас как раз в тот момент, когда двое «Ангелов ада» прижали меня к стене, а третий метал в меня дротики. И твой отец тигром кинулся на самого крупного.

Как выяснилось, я была в безопасности: байкеры были моими завсегдатаями, и мы время от времени устраивали шоу для зевак. Но в Чарли я влюбилась мгновенно. Дело было даже не в его красоте и не в отчаянном героизме. Нет, голова у меня пошла кругом от того, что он первый поверил: я стою того, чтобы меня спасти.

Я принадлежала к тому призрачному племени мексиканцев, которые обычно мелькают на заднем плане американской жизни: мы их горничные, официанты, садовники. В баре я очутилась просто потому, что не могла и строчки прошить ровно, а значит, о карьере портнихи можно было забыть навек. К тому же мне нравилась эта работа. Дрожжевой запах пива, доносящийся из крана, навевал мысли о тех местах, где росла эта пшеница, о тех местах, где мне не суждено побывать. Каждый посетитель, выходивший в эти двери, уносил с собой частицу меня — и мне казалось, что такими темпами я рано или поздно исчезну вообще.