Дрезина тарахтела мимо. Три немца, похожие на мышей. Одна управляла, две остальных по сторонам смотрели. Медленно ехали, внимательно, наверное, минуты две мимо нас волоклись.

– Ну, все, – сказал Саныч, – сейчас начнется. Смотри, чтобы эти назад не покатились, если решат вернуться, нам их надо убрать.

Но дрезина не вернулась. Цокающий звук удалился, и стих, и тут же из под елок показался Щенников со своей командой. На плече Щенникова болтался хомут бикфордова шнура, в руках деревянный ящик, мина. У остальных тоже мины, ломики и короткие саперные лопатки, действовали все быстро и слажено. Мины закладывали вдоль насыпи и управились, наверное, меньше, чем за полминуты. Отступали след в след, Щенников последним, аккуратно закрывал следы лопаткой, маскировал бикфордов шнур, все это он проделывал с ловкостью и аккуратностью опытного часовщика, я позавидовал, все-таки Щенников молодец, хорошо работает. Наверное, и часы хорошо починял.

Все.

Щенников скрылся, теперь ждать.

Ждать.

Во рту вдруг показался кислый железный привкус, как перед рвотой, я не удержался и опять сорвал хвоину, только уже целую ветку, откусил много, стал жевать. Хвоя оказалась горькой и совсем не сочной, видимо, из-за зимы, хвойные соки спрятались в корнях, в ожидании тепла.

– Ну, ты даешь… – усмехнулся Саныч. – Я Лыкову скажу, чтобы он тебя больше не кормил, ты можешь дровами просто-напросто питаться, молодец. А ты, кстати, знаешь, что однажды Ковалец вернулся в лагерь голышом? Нет? Отличная история, сейчас расскажу…

Саныч ткнулся лицом в снег, полежал лицом в белом, оторвался, стряхнул с носа сугроб, стал рассказывать:

– История удивительная. Ковалец однажды ходил в разведку, летом, в прошлом году, ну ты помнишь, какое лето было жаркое, волосы к голове прикипали… Он ведь как лось, нормально ходить не умеет, все бегает. Вот он все утро бегал по лесу, бегал, фашистов высматривал. А они ему не попались ни разу. Вот и вечер наступил, Ковалец выскочил к старице, потный, как двадцать комбайнеров. И искупаться решил. Разделся, одежду под пень спрятал, полез, лягушек распугивая. Раз нырнул – хорошо, два нырнул – хорошо, третий раз нырнул – немцы. Тоже приехали помыться, аж на грузовике. Сели, сидят, песни поют. Они, значит, помываются, а Ковалец в старице, под корягу спрятался, тиной обмазался, дышит в полноздри, чувствует уже, что вода не такая уж и теплая, мерзнет помаленьку. Слепни слетелись с осоки – у старицы водопой как раз, так они привыкли в полдень коров жрать, а коров не пригнали, Ковалец приперся. Ну, они на него и накинулись, давай в рожу кусать. А у Ковальца рожа – самое главное место. А тут и пиявки – как давай в ляхи жалить, и жалят, и жалят…

Лето, жара, Ковалец, погрязший в водоеме, голодные пиявки, собравшиеся со всей округи немножко перекусить, слепни.

Зима, стужа, мы, застрявшие в снегу, ждем эшелон.

– Вот он сидит, героически переносит страдания, а немцы уезжать и не думают. Положение тяжелое – сверху слепни поджирают, всю башку облепили, снизу пиявицы терзают, хоть топись. На берег с немцами выбраться нельзя, вот Ковалец и решил на другой. А одежда и оружие на немецком остались, под пнем. Вылез в кустах, отбежал метров на двести, пиявок раздавил, слепней разогнал, остался голый совсем. А задание надо выполнять – куда деваться? Ковалец позлился немного, почесался – и пошел. В грязи вывалялся, листьями облепился и вперед, наблюдать…

Саныч замолчал. Я все ждал, пока он станет дорассказывать, но он не торопился, молчал, разглядывал пальцы.

– А дальше-то что? – спросил я.

– Что?

– С Ковальцом?

– С Ковальцом все в порядке, сам знаешь. А, эта история… Тут все просто. Просидел Ковалец у дороги, посчитал все машины, наблюдение произвел, все как полагается, надо в отряд возвращаться. А в голом виде стыдно, смеяться станут. Ну, решил он к этой старице вернуться – вряд ли фашисты там до сих пор сидят. Вернулся, а они сидят. Ну, тогда он не выдержал, как из кустов выскочит, как закричит! Немцы уже к вечеру пьяные сильно были, они как такое пронзительное зрелище увидели, так сами с перепугу в воду скатились. Ковалец схватил оружие, схватил гранаты, кинулся искать пень с одеждой – а нет его! То ли старица не та, то ли еще что не то… Нет, короче, одежки. Только фашистское. Фашистское Ковалец, конечно, не стал надевать – чтобы свои не пристрелили, а из нефашистского только ботинки. Надел он ботинки, обвесился оружием и в сторону наших двинулся. А навстречу как раз Глебов, не знаю зачем уж он там вышел, наверное, по грибы. Ты знаешь, Глебов – он грибник яростный, как только весна, так он сразу сморчки идет собирать, а потом на сале их жарит, и всех до отрыжки кормит, все городские грибы жрать любят, вот ты любишь?

– Люблю, – ответил я, я на самом деле любил грибы, особенно грузди соленые со сметаной.

– Вот и Глебов. Пошел он грибы собирать, воздухом подышать, от ратных дел отдохнуть, а тут на него из ракит Ковалец. Честь отдает, пятками щелкает, и докладывает: так и так, лично обезвредил отряд Вермахта, восемнадцать человек, вооруженных до зубов, давайте мне «За Отвагу», я фрицев своей натурой до смерти перепугал, отборные головорезы бросались в страхе в воду и умирали от разрыва сердца. А Глебов ему и отвечает: я бы тебе тебя представить к медали, но что в представлении написать? За уничтожение живой силы противника посредством… Посредством чего? В политуправлении могут неправильно понять, однако. Так что ты давай, уничтожай лучше живую силу противника обычным путем, как все, мы тебе сразу и медаль, и орден. Расстроился очень Ковалец, два дня не брился и решил с горя наколку сделать… Хотя это уже другая история. Я, кстати, про Ковальца много вообще знаю историй, еще со сплавной. Вот слушай, как его однажды бешеная лиса покусала…

Я слушал и жевал елку, скоро на самом деле древесиной привыкну питаться. Истории веселые, их хорошо, наверное, на плоту рассказывать, плот ночью ползет по реке, а сидишь у костра, а вокруг только черные берега. Вода и движение, ложишься на спину и смотришь, как с каждым поворотом перекашиваются звезды, а когда приходит время смеяться – смеешься, и в деревнях на берегу просыпаются недовольные собаки…

– Ты меня слушаешь? – громко прошептал в ухо Саныч. – Уснул?!

– Нет, просто думаю…

– Думать поздно, – сказал он. – Пора делать.

– Как?

– Так. На меня смотри. И бей короткими. Только короткими, это страшнее. И не бойся – немцы перепугаются, а с перепугу метко стрелять нельзя. Они не попадут, так всегда бывает. Понял?

– Ага.

– Лупи по пулеметчикам, если они, конечно, очухаются… И по офицерам. А если не найдешь ни того, ни другого, то стреляй по ближайшему.

– А если они на нас побегут? – спросил я.

– Не побегут.

Вдалеке за поворотом тяжко лязгнуло, напротив нас через дорогу оборвался снег с ели.