– Почему вы назначили встречу здесь? – с той же откровенной злобой произнес Исламбек.

– Вам не нравятся эти аллеи?

– Я их не замечаю.

– Вот как… Мне казалось… вам будет приятно пройтись по знакомым местам… Бель-Альянс великолепен вечером…

«Именно в семь часов, – добавил мысленно Саид. – Хочет уличить меня. Проверить. Надеется, что проговорюсь, выдам того, кто упал на асфальт от пули гестаповца. Коварна же эта эсэсовка с глазами джейрана».

– Я переписал анкету, – напомнил о деле Исламбек. Надие сидела почти спиной к нему. Так ей было удобно смотреть на проспект, провожать машины. Они мчались со страшной скоростью, торопясь до темноты исчезнуть с лица Берлина, открытого английским самолетам. Фантастический бег «опелей» и «мерседесов» напоминал карусель. И карусель эта занимала Надие. Или, возможно, она хотела занять себя. Не поворачиваясь, откликнулась на слова Саида:

– И что же?

Звучала тревога в ее вопросе. Приметная тревога.

– Все правильно, – ответил Исламбек.

Опять тревога:

– Ничего не изменили и не добавили?

– Нет.

Успокоение:

– Я так и думала.

Теперь она оглянулась, и Саид увидел, нет, догадался, что Надие улыбается. Он ничего не понимал.

– Проводите меня.

На крайней аллее, по которой они выходили из парка, Надие взяла его под руку. Робко как-то, едва касаясь пальцами локтя.

– Вы не заметили у кладбища «опель»?.. В семь часов?

«Она все знает. Она участница этой операции по его разоблачению. Только зачем посвящает меня в тайну? Свою и гестапо. Или СС. Или тут тоже провокационный ход?»

Саид солгал:

– Нет.

Она засмеялась.

– У вас редкая способность ничего не видеть и не помнить. Похвально.

Барону Менке эта церемония представлялась в самых ярких красках. И не для других он ее расцвечивал – для себя. Два года доктор собирал силы, составлял проекты, вел переговоры в самых различных ведомствах, добрался до самого Риббентропа. Его идея не была новой. Вернее, идей вообще не было. Существовал план, общий план, предложенный не то Герингом, не то Геббельсом. Должно быть, Геббельсом, потому что все пропагандистские идеи рождались в его кабинете. Впрочем, возможно, больше всего потрудился Гиммлер – не случайно осуществление замысла началось с главного управления СС. Именно СС формировало состав «национального комитета», и не только «туркестанского». И это понятно. Кадрами эмигрантов и перебежчиков ведали гестапо и СС. Только аппарат Гиммлера был в состоянии определить, кому доверить собирание сил внутри Германии. Ведь допусти ошибку, и эти силы нанесут удар в спину. Как бы то ни было, но идея попала к Менке уже сформулированной. Ему оставалось воплотить ее в дипломатический акт. Исторический акт, как он сам называл создание на Ноенбургерштрассе «временного правительства Туркестана». Вначале его привлекли к делу в качестве тюрколога, специалиста по Турции, Кавказу и Средней Азии. Необходимо было соблюсти кое-какие традиции, не ошибиться в терминах, обосновать историческую преемственность нового «правительства». Менке взялся за работу с усердием чиновника и педантичностью ученого. Однако знание истории подсказало ему иную точку зрения на идею Геббельса. Он быстро отверг связь прошлого с настоящим и отказался от кандидатур, предложенных старой эмиграцией. Эмиграция носилась с отжившими свой век лозунгами, с фамилиями, дискредитировавшими себя неудачами в период революции и гражданской войны в Средней Азии. Большинство националистических лидеров подыгрывало Турции в ее планах подчинения тюркских народов. Турция их содержала, Турция их начиняла идеями. Это противоречило интересам Третьего рейха. Завоевывать Туркестан силами немцев, а власть отдавать ставленникам Анкары или Лондона было по меньшей мере глупо: Англия ведь тоже подкармливала националистическую эмиграцию и тоже начиняла ее идеями. Поэтому британский «пенсионер» Мустафа Чокаев в роли главы «национального комитета» в Берлине не вызывал у Менке доверия. Но «правительство» было уже скомплектовано, и чиновник из остминистерства не мог ничего изменить. Он мог только готовить ему замену. Чем и занимался весь последний год.

Теперь «Туркестанский кабинет» имел тот состав, который устраивал барона и выражал его взгляд на будущую «туркестанскую империю». Сегодня этот кабинет в лице своего председателя подпишет первый юридический документ – договор о союзе германского и туркестанского государства в войне против Советской России. Именно сегодня. В этом убедил Риббентропа барон. Военные действия на Восточном фронте развиваются так успешно и так быстро, что промедление с признанием «правительства Туркестана» может создать неуверенность и даже опасения в рядах эмиграции. Эмиграция хочет получить мандат на управление Туркестаном. Мандат накануне триумфального въезда в Бухару и Самарканд.

Но перед триумфальным въездом в Бухару, триумфальный въезд в Министерство иностранных дел – так записано в программе «завоевания Туркестана», разработанной фон Менке. Прежде всего, торжественный кортеж из десятка машин. С утра он начал звонить в отделы рейхстага и вымаливать «опели» и «мерседесы». Кое-кто обещал. Но неопределенно. Набралось всего три машины. Причем лишь одна достойная такого случая – лимузин самого остминистерства. Две других – потрепанные развалины «БМВ». Хотя бы еще один лимузин. И Менке позвонил Ольшеру, ненавистному Ольшеру. Унизился. И к тому же напрасно. Капитан отделался шуткой.

– Достаточно того, что я плачу им жалование и выдаю хлебные карточки. Машины не входят в штат «комитета».

Барон смолчал. Проглотил насмешку. Сам факт приема у Риббентропа являлся местью гауптштурмфюреру, этому эсэсовскому выскочке, зубному лекарю. Победил все-таки Менке.

Через десять минут, правда, капитан сам позвонил барону.

– Нашлась свободная машина. Мой «мерседес». Пришлю его к двенадцати часам на Ноенбургерштрассе.

Без удовольствия барон принял услугу капитана.

– Благодарю вас.

Ровно в двенадцать из вестибюля – темного, облезшего коридора, – вышли члены «правительства Туркестанской империи» во главе с президентом. Он, президент, как и несколько членов кабинета, был одет во все черное – этого требовал дипломатический этикет, остальные нарядились в обычные костюмы, – у кого что нашлось. Лишь «командующий» вооруженными силами, правая рука главы правительства Баймирза Хаит, красовался в форме лейтенанта вермахта. Довольно скромное звание при его высокой должности несколько смущало военного министра, но он надеялся получить в скором времени другой чин. Обещанный. Равный чину Ольшера. Чин капитана.

Хаит опередил президента. С поспешностью, никак не соответствовавшей его посту в правительстве, он подскочил к черному лимузину и ловко открыл дверцу. Склонился учтиво и так замер, пока президент не поднялся в машину и не сел на мягкий, обитый бордовым плюшем диван. Хаит опустился рядом. Захлопнул дверцу. Им двоим предназначалась головная машина.