того, как много людей в нем участвуют, то некоторые из сидящих в зале одиноких женщин воспринимают эти встречи личностно.

То есть из подсознания в сознание переходит идея о том, что стоящий на сцене, говорящий, читающий стихи, играющий музыку мужчина – ее партнер.

И что долгожданная встреча произошла.

Что наступает время для следующей стадии – любовной переписки. Здесь у меня всегда существовала очень серьезная проблема: ответить – значит затеять переписку.

Не ответить – значит разочаровать, лишить того ощущения любви, которая на самом деле – не любовь к конкретному мужчине, а форма про явления любви к искусству, принявшей облик того, кто оказался первооткрывателем.

Глава 3. «Часы без механизма»

Артур Шопенгауэр говорит, что искусство подлинное доступно только из бранным, ибо «обыкновенный человек, этот фабричный товар природы, который она ежедневно порождает тысячами и тысячами, совершенно не способен к подлинно незаинтересованному созерцанию».

Что имеет здесь в виду этот, безусловно, один из самых глубоких мыслителей последних столетий?

Он просто-напросто декларирует очевидный факт, который можно легко проследить в жизни: подлинная культура действительно принадлежит не многим.

Можно прийти в какую угодно аудиторию, можно останавливать любых прохожих на улицах в разных странах, задавать множество вопросов по специально разработанным анкетам. Результат будет всегда одинаков в процентном отношении: число людей, глубоко погруженных в музыку, поэзию, литературу, изобразительное искусство, окажется настолько малым, что мы будем вынуждены согласиться с Шопенгауэром.

Можно вспомнить и нашего выдающегося современника – испанского философа Хосе Ортегу-и-Гассета, который пошел еще дальше, пытаясь найти пути спасения великого искусства от толпы, которая, по сути, угрожает самому существованию искусства.

Ведь человек способен проявлять агрессивность по отношению к тому, что выше его понимания.

Хосе Ортега-и-Гассет даже предложил метод спасения искусства от толпы. Представьте себе, что у вас в доме есть одна особая ценность – часы работы великого мастера.

Наступил момент, когда ваш прелестный ребенок потребовал дать ему часы в качестве игрушки.

Вы не можете выполнить требование вашего дражайшего чада, ибо вы прекрасно отдаете себе отчет в том, что малыш сделает со старинными часами.

Первое, что вы хотите сделать, это поставить часы очень высоко, чтобы ребенок их не достал.

Хорошо!

Хорошо для часов, но плохо для ребенка. Ибо малыш будет плакать ровно столько, сколько он видит часы.

Есть другой вариант: спрятать часы, а внимание ребенка отвлечь какой-нибудь соковыжималкой. Пусть ломает – не жалко.

Хорошо! Для ребенка! Но не для вас и не для часов.

Ибо часов нет. Они не показывают время и не радуют глаз совершенством форм.

Есть третий (и единственно возможный) вариант: оставьте часы на месте, но перед этим пригласите мастера, который за не большую сумму сделает вам точную копию часов.

Поставьте игрушку рядом с настоящими часами и скажите ребенку, что теперь у него есть точно такие же часы.

И ребенок, схватив игрушку, оставит настоящие часы в покое. То же самое нужно сделать с искусством. Не нужно ставить его высоко. Не нужно прятать. Нужно только подменить.

Эту теорию Хосе Ортега-и-Гассет назвал «теорией часов без механизма». Срочное создание таких форм и видов искусства, которые будут поверхностно похожими на культуру, на искусство. В них не должно быть только одного. Механизма, без которого эти формы смогут выполнять лишь функцию подделки, игрушки.

Подделки эти и следует бросить толпе, подменив ею подлинное, пре красное, но, увы, недоступное массам искусство.

Легко было бы рассердиться на философа и, обругав его последними словами, забыть о его существовании.

Но попробуем на мгновенье принять его позицию и порассуждать на эту тему. А вдруг в этом что-нибудь да есть?

(Здесь идут мои собственные рассуждения.) Если раньше великая музыка звучала в салонах у тех, кто ее понимал, картины великих художников висели в домах тех, кто способен был ими наслаждаться, удел поэзии был – приносить наслаждение читающей элите, то теперь происходят процессы, которые станут разрушительными для искусства, для культуры, а следовательно, для всей человеческой цивилизации.

А именно: толпа получила формальный доступ к музыке, которая вызывает у нее только зевательный рефлекс (ибо под сонаты и симфонии нельзя танцевать),

к картинам художников, которые будут оцениваться потребителями лишь в соответствии со степенью съедобности изображенных на холсте продуктов (гастрономический эффект), со сходством изображенных на холсте деревьев и людей с «настоящими» (фотографический эффект),

к романам, в которых будет раздражать отсутствие бросовой скандально-сексуальной интриги или полезной для употребления нехитрой морали (отсутствие голливудского эффекта),

к стихам, которые, если они не дают полезных советов для непосредственного выживания, будут восприниматься как бессмысленный набор слов (ибо слово в сознании толпы может быть лишь обозначением конкретного предмета или доступного немедленному пониманию действия).

Вспомните при всем этом шопенгауэровскую формулу неспособности обыкновенного человека к незаинтересованному созерцанию. И вот, получив доступ ко всему этому (через радио, телевидение, открытые картинные галереи, всеобщую грамотность), толпа приступит к ликвидации этого ненужного, раздражающего, заносчивого, не ведущего ни к размножению, ни к утеплению, ни к пропитанию искусства, которое к тому же нагло осмеливается требовать своего права на существование.

Здесь-то и вступит в действие «теория часов без механизма». Толпа получит подделку и навсегда оставит в покое настоящее искусство. Толпа ведь не понимает ценности подлинного.

Как это все невероятно страшно!

Но и как похоже на правду!

Ведь это, по сути, и сделано!

Но что-то тут явно не так.

Ибо если это соответствует действительности, то, следовательно, сама Жизнь этически (нравственно) негативна, принципиально несправедлива. Это значит, человечество обречено на вымирание как человечество разумное.

Или на возвращение к самой низшей стадии развития (то есть дотворческой, чисто бытовой, где критерий – только физическое выживание). Но ведь упрямый опыт говорит о действительно мизерном проценте воспринимающих великое искусство.

Отрицать этот очевидный факт – значит занять страусиную позицию. Поэтому, вместо того чтобы делать вид, что этого нет, давайте попробуем разобраться, что можно сделать, чтобы (скажем пока осторожно) куда большее количество людей пришло к настоящему искусству, приблизилось к духу подлинной культуры.

Но прежде всего нам необходимо выяснить:

в чем же главная причина невосприятия огромным количеством людей шедевров великого искусства?

В недостатке образования?

Клянусь, мне приходилось встречать немало людей, которые получили самое высокое музыкальное образование, но которые были порой дальше от глубокого восприятия великой музыки, чем иные, подобного образования не получившие.

В отдаленности искусства от нужд и потребностей человека?

Да ведь все подлинное искусство всегда стремится воспеть человеческий гений, величие духа, и во всех, даже