– Не она! – разомкнув сжатые губы, закричал Болот, хотя виски его начали гулко выстукивать дорогое имя с первого взгляда на глиняного истукана.

– Она! – взвизгнула Олджуна не своим голосом. Вырвалась из чьих-то рук, странно перебирая ногами, и гортанно пропела: – Илинэ, Илинэ-э!

– Олджуна, опомнись! – послышался слабый вскрик Ураны. – Что творишь, на кого наговариваешь!

В очумелой башке Тимира как под боем загорячел железный штырь далекого воспоминания, заставив охнуть: даром ли Олджуна сестра девчонке Илинэ! Вот оно и вызрело, ядовитыми сорняками взросло гнилое сытыганское семя проклятого рода душегубов-предателей… Морозным осколком нового ужаса оцарапало грудь изнутри: а сын-то, сын! Невинный мальчик льнет к ушлой девке, поди, давно порченой, норовит повторить страшную ошибку отца!

Рубанув воздух ребром ладони, кузнец свирепым рыком перекрыл взволнованный гомон:

– Замолчите!

Тщетно – шум, напротив, точно кувалдой с крепей сорвало. Люди еще громче завопили, заахали. Обнаружилось, что толпа умножилась едва ли не втрое.

– Злые духи подкинули Илинэ в Год Бури!

– Колдунья черная!

– Это она кровь у скота сосет! – заверещала баба, о коей говаривали, будто длинным языком может в присест собрать ведро разлитой воды.

– Пожирательница коров!

– Ой, я, кажется, видела, как она выходила из чужого коровника, утирая лицо рукавом…

– В разгар лета пропадет молоко у наших кормилиц!

Подстегнутые злобной волной, подхватили поношения те уже, кто еще днем ничего подобного и отдаленно не предполагал:

– На погибель долине явилась, бесовка!

– Надо проткнуть молочную посуду Лахсы – если закапает черное молоко, значит, тоже ведьма!

Глаза багалыка выхватывали издырявленные криком лица смутчиков и «очевидцев». Впору было взреветь во всю мощь и реветь так, без остановки, лесным шатуном, покуда не настанет желанная тишина. Не было рядом Силиса, который бы ровным голосом положил конец чреватому лихом взрыву. А люди продолжали вопить…

– Демоница!

– Старейшину убила!

– Пусть и ей в глотку набьется земля!!!

Проваландался Хорсун с лихорадочными мыслями, не поймал неистового мига. Бурливый вал покатил к коровнику, начисто подминая сугробы. Люди не слышали ни запоздалого рева багалыка, ни своих воинственных криков, слитых в один душераздирающий вопль. Хорсун бежал вместе со всеми – бессмысленно, глупо, с опаленным ужасом сердцем. Застопорился на порыве движения плечо в плечо с другими, не понимая, почему остановились за каких-то пятнадцать шагов от коровника… И увидел.

Болот заслонил собой дверь. Шапки на нем не было, всклокоченные волосы костерком вздымались над головой. Бешеные глаза и лук в руках нацелились на толпу:

– Выстрелю в первого, кто сделает шаг.

Люди сразу ему поверили. Отдувались, трезвея. Болот поводил из стороны в сторону навостренным луком. Руки его нисколько не дрожали.

Немного погодя от толпы с высоко поднятой ладонью отделилась слепая Эмчита.

– Проверяй человека долго, – сказала, повернув лицо к багалыку. – Долго, не однажды, – и хладнокровно прошла в тишине промежуток в пятнадцать шагов. Четырёхглазый Берё улегся у ног хозяйки и Болота.

– Слепая тоже колдунья, – донесся приглушенный возглас.

– А парня чертовская девка, знать, к себе присушила…

– Привороженный…

– Кто и пособил-то, как не Эмчита!

Люди качнулись: к коровнику направился Сандал. Болот устремил на него лук, но жрец не замедлил шагов. Повернулся, прямой, как коновязь, и ни тени недавнего смятения не пробилось в невозмутимом лице, прочерченном туго натянутым шрамом. Когда озаренный встал бок обок со знахаркой, на губах ее промелькнула задумчивая улыбка.

– Сам же девчонку обвинил! – ахнул женский голос.

Еле доплелась и, почти падая, оперлась о дверь коровника Урана.

Толпа снова взволновалась, заспорила… Скоро у подпертых палкой дверей стояла уже четверть собравшихся.

Не было смысла дальше что-то скрывать. Багалык выступил вперед:

– Девушка встречалась с чужаком. Может быть, это враг. А может, и скорее всего, она ни в чем не виновата. Малому сходу надо поговорить с ней.

Он вздохнул, слишком хорошо понимая, что никто не подумает уйти, пока не растолкуются невероятные события дня.

– Мы объявим имя преступника. Отыщем его не сегодня, так завтра. Предупреждаю: всякий подстрекатель, зачинщик беспорядка будет наказан.

* * *

Не понравилось аймачным, что в кузню, куда привели виновницу смуты, кроме них вошли травник Отосут и шаман ньгамендри. Но Сандал и глазом не повел. Лицо главного жреца являло все то же надменное спокойствие, и возразить против присутствия лишних людей никто не насмелился.

Илинэ от пережитого страха была близка к обмороку. Не могла разумно ответить ни на один вопрос, хотя спрашивали доброжелательно, а кое-кто даже сочувственно. Девчонка то молча мотала головой, то цепенела, уставившись в стену.

Хорсун внимательно наблюдал за лицом Илинэ. Недоверчивый ко всему, он, тем не менее, полагал, что глаза не умеют скрывать правду, как бы ни старался изменить их выражение самый отъявленный враль. Глаза Илинэ не лгали. Лгала она сама.

Отмерев в очередной раз, с заиканием и паузами начала уверять, будто не знает сбежавшего от багалыка человека. Вроде бы чужеземец. Нет, не разговаривала с ним. Неожиданно возник на тропе, и не успела ни о чем подумать, как он исчез.

Аймачные стали задавать лукавые вопросы, пытаясь застать девушку врасплох.

– На нем была заячья шапка?

Илинэ на мгновение опустила ресницы. Расчухала хитрость:

– Не помню.

– Сколько ему весен примерно?

– Не могу сказать.

– Не женщина ли переодетая?

– Не успела присмотреться.

Девушка не сумела объяснить, как возле нее в сугробе очутился идол и почему она сказала, что эта ужасная игрушка принадлежит ей. Правдивые глаза, полные слез, все так же были обращены к стене, точно там и находились допросчики. Язык лгал по-прежнему беззастенчиво.

Хорсун вновь ничего не понимал, огорошенный еще и тем, что в чертах Илинэ проглянуло нечто неуловимо знакомое, словно он видел девчонку раньше. Давно… Странное чувство возвращения в зыбкий туман прошлого тревожило и сердило, чудилось чем-то сродни колдовству.

Сандал все время помалкивал, а тут пожелал осведомиться:

– Кто вылепил идола?

Илинэ на миг подняла к жрецу осунувшееся лицо, уронила голову в ладони и разрыдалась.