враги подобным себя не утруждали. Тысяча болгар, которых я взял с собой, двигались впереди и по сторонам, осматривая горы и ущелья. С ними я чувствовал себя немного спокойнее, но все равно состояние было пакостное. И больше всего тяготило то, что есть шанс чего-то не учесть и подвести собственных людей. Паранойей я не страдал, но ощущения были такие, словно мы — маленькие дети, которых очень легко и просто обидеть в таком неприятном месте.

Наконец, выписав несколько внушительных петель, тракт вывел нас к перевалу. Наверху имелась небольшая площадка, которая позволяла видеть, как дальше дорога начинает спускаться, исчезая за скалами.

Облака плыли под нашими ногами, а налетевший ветер играл с одеждой, продувая насквозь. Я подстегнул своего нового жеребца по имени Хитрец и заставил его подойти к краю обрыва. Вид отсюда открывался великолепный. Далеко впереди угадывалась зеленая равнина. Позади выстроились гусары Смерти и Зазерский с двумя офицерами.

— Прям как на перевале Тахта-Карача, Михаил Сергеевич, помните? — заметил Рут, заставив меня невольно рассмеяться. Я не забыл Среднюю Азию, седловину Агалыка, путь в Шахрисабс и нашу рекогносцировку Термеза и Амударьи. Тогда половина моего четвертого эскадрона сопровождала Пашино, отправляющегося через Афганистан в Индию. Все было так же: горы, перевал, туман и ветер, да солнце где-то высоко над головой. Только деревья здесь другие, да и воздух пахнет иначе. И маки — сколько же маков алело на Зеравшанском хребте!

История повторялась, и мои гусары Смерти вновь готовились спуститься с гор. Но сейчас нас было куда больше. С нами были казаки Зазерского и драгуны Ребиндера, а позади ждала своего часа бригада Белокопытова и гвардейцы Каталея. Так что теперь нас ждет не одиночная разведывательная вылазка, а полновесная кампания. Впереди София, столица Болгарии и важнейшая географическая точка. До нее сорок пять верст по прямой, и я твердо знал, что мы там будем. Рано или поздно, с задержкой или без, но русский триколор гордо поднимется над ее стенами.

На перевале мы задержались, устроив полноценную ночёвку с многочисленными дозорами и разбивкой палаток. Ночью выли волки, да ветер стенал в скалах столь жалобно, что напоминал расплакавшегося ребенка. Температура опустилась до семи градусов. И все равно, настроение у всех было прекрасное. Мне удалось поспать не более четырех часов, но на удивление выспался я прекрасно, чувствуя себя бодрым и готовым к новым свершениям.

Утром я вызвал к себе трех болгар: Апостолова, Живкова и Христова. Они являлись вождями и лидерами ополчения и перед ними я поставил конкретную задачу по дальнейшему обеспечению безопасности Особой бригады. Иного от них пока не требовалось.

Болгары в нынешней войне в подавляющей своей массе вели себя инертно и не собирались рисковать головой за свою свободу. Но те, кто все же нашел в себе смелость, сражались выше всяких похвал. Уважение к Бойко Златкову я буду питать всю свою жизнь. Такие патриоты стойко переносили невзгоды, ничего не боялись, а главное, смерть от рук турок принимали чуть ли не с радостью, твердо зная, что она не окажется напрасной.

У меня сложились прекрасные отношения с многими болгарами, я был рад, что вообще познакомился с такими людьми. Турок они презирали или ненавидели, но сами оставались людьми добрыми и гостеприимными. Мои солдаты не знали ни в чем недостатка. «Братушки» из ближайших деревень тащили все, что только можно: мясо и молоко, овощи и фрукты, хлеб, вино и всевозможные закуски.

Тем же утром, пропустив вперед болгар, тронулись и мы. Как всем известно, спускаться с гор на конях куда тяжелее, чем подниматься. Лошадь тянет вниз и любое неосторожное движение может привести к травме животного или наездника. Так что спускались мы неспешно и никуда особо не торопились. Несколько раз болгары вступали в перестрелки, после которых турки неизменно отходили все дальше и дальше.

Петрохан находился на высоте тысяча четырёхсот пятидесяти метров над уровнем моря. Вроде и не высоко, но все равно, погода здесь куда хуже, чем на равнине. Зимой же, по рассказам местных, морозы могут опускаться до тридцати пяти градусов, да и снег заваливал дорогу, делая перевал непроходимым.

Чем ниже спускалась Особая бригада, тем теплее становилось. Мы вступили на земли древней римской провинции, которую они называли Фракия. Даже воздух здесь был другим, казалось, он пронизан благоуханием трав и аурой седой античности. Белокопытов еще под Берковицей успел просветить меня, что ранее София носила имя Сердика, и она являлась любимым городом императора Константина Великого.

Не доезжая пару верст до местечка под названием Бучин-Проход я приказал встать и укрепить лагерь, выслав разъезды во все стороны. Дальше, особенно без поддержки в виде пехоты, двигаться было опасно. Горы и перевал остались за нашей спиной, на юг и запад широко распахивалась равнина. Турки ждали нас где-то впереди и их требовалось найти. Мы твердо считали, что неприятель не станет постыдно отступать до Софии, он должен, просто обязан сделать хоть одну попытку остановить нас. А так как враги продолжали отходить, то подобное поведение вызывало определенную тревогу.

Я отправил письмо к генералам Белокопытову и Каталею, излагая свои соображения, что им лучше поторопиться, пока неприятель не успел перестроиться и подготовиться к нашему маршу. По поводу возможных заминок я особо не переживал. Каталей показал себя генералом решительным, совсем не таким, как Кропоткин или Кнорринг, так что он прекрасно понимал все резоны и тянуть не станет. Через день или два пехота нас догонит.

В Бучине-Проходе до нас дошли важные известия. Пока мы лазали по горам, Сербия малость осмелела и пересекла своими войсками границу с Турцией. Произошло это на следующий день после того, как мы взяли Берковицу. Совпадением здесь и не пахло. В Дунайской армии видели, что подобный шаг вполне логичен, сербы уже давно ждали подходящего момента. Берковица выкинула белый флаг, через сутки об этом уже знали в Софии, из которой по телеграфу новость добралась и до Белграда. Так что теперь с запада к нам должны подойти союзники. Понятное дело, армия Сербии существует лишь на бумаге, там в основном ополчение да необстрелянные полки. Но и они способны оттянуть на себя часть неприятеля.

В тот вечер наш лагерь охватило радостное возбуждение. Офицеры и простые солдаты получили доказательства, что раз и Сербия активно вступила в войну, то финал ее все ближе. Все нам требовалось лишь сделать последнее усилии и дожать неприятеля.

Глава 18

Из Софии к нам массово стекались болгары, которые сообщали все необходимые сведения. Их было так много, что разведчики не успевали с ними беседовать. Зато теперь картина прояснилась, мы обладали настолько полной информацией, что никакие агенты и не нужны.

Софийским гарнизоном назначили командовать Шакир-пашу, о котором знали достаточно мало. Известно было лишь то, что он больше склонен к административной службе, чем к военной. Для нас это было плюсом, активно воевать он не умеет, да и не сможет. Но тут турки сами виноваты, допустив серьезный кадровый голод. У них не только с офицерами среднего звена имелись проблемы, но и с генералитетом. Что говорить, если тот же погибший в Берковицах Мехмет-Али-паша родился в немецком Бранденбурге, звали его Карл Детроа и лишь потом он сменил имя и религию, сделав карьеру в Порте.

Так что Софию бросили защищать мало кому известного Шакир-пашу. Под его рукой находилось восемь тысяч башибузук при двадцати восьми пушках. У турок все трещало по швам, ситуация выходила из-под контроля, болгары роптали все громче и громче, в городе начались погромы и кровопролития. Сотни православных бросили в тюрьмы, многих отправили на каторгу. У одних из городских ворот, которые назывались «Капана» соорудили двадцать виселиц, на которых вздернули самых активных горожан, среди них были владельцы книжных лавок, бакалейщики, мастеровые, кузнецы и студенты. Но подобные драконовские меры уже не могли ничего изменить — софийцы прекрасно видели, что свобода все ближе и лишь сильнее расходились.

— Черният генерал, умоляем вас, быстрее, идите на Софию, — твердили прибывающие в один голос. — Турки боятся и убегут, но перед этим грозятся сжечь город и всех нас перерезать. Спасите нас!

Поддаваться всеобщей истерии я не стал. Болгары могли быть чрезвычайно красноречивыми и по-человечески их было