В соседнем зале играли вальс. Пианисту подыгрывали двое приглашенных из театрального оркестра музыкантов на скрипке и виолончели. Несколько пар кружились по мраморному полу.

– Итак, с кого начнем? – деловито осмотрелся Сташевский. – Ах, вот прелестная пани Захаревич – жена аудитора гарнизонного суда. Нет, пожалуй, лучше взгляните туда – на пани Хажевскую. Ее муж, адъюнкт прокуратории финансов, сейчас тоже пребывает в Новом Сандеце.

– Альфред, что случилось? – послышался голос молодой блондинки с коралловым ожерельем на изящной шее. – У вас сегодня такой растерянный вид.

– Ах, милая Елена, – с притворной радостью развел руками певец, – очевидно, потому, что я уже отчаялся тут встретить вас. – И он попытался долгим и признательным поцелуем приникнуть к ее нежному запястью, но она отняла руку и кокетливо ответила:

– Не лукавьте, дорогой. Я понимаю, что сегодня здесь мужчинам и в самом деле легко растеряться.

– Вежливость стала такой редкостью, что некоторые принимают ее за флирт, – повернул обиженное лицо к капитану Сташевский. – Прошу познакомиться, – представил он Белинского, – мой друг Владислав Лангерт.

– Очень приятно, – улыбнулась женщина, протягивая Белинскому руку в лайковой перчатке.

В это время закончился вальс, и к ним, обмахивая веером раскрасневшееся от танца лицо, подошла стройная брюнетка.

– А вот еще одно волшебное украшение сегодняшнего вечера – Анна, младшая сестра Елены, – представил ее Сташевский, – две сестры, удивительным образом совместившие в себе всю палитру женской прелести.

– Полноте, Альфред, – с легкой укоризной ответила старшая сестра, – оставьте ваши пируэты для музыкальных импровизаций.

Белинский про себя отметил, что Сташевский недалек от истины – сестры были удивительно хороши. Белокурые локоны, ясный взгляд прекрасных серо-голубых глаз, дивная фигура и мягкие женственные манеры не могли оставить равнодушными поклонников славянской красоты Елены. Анна была совсем иная: стройная, гибкая, с копной темно-каштановых волос. Тонкий, аристократический, с изящной горбинкой нос на лице «восточной красавицы» делал бы ее внешность немного надменной, если бы не огромные карие глаза, в которых мягким светом искрилась ирония, и приветливая улыбка, легко возникающая на губах.

Такие красавицы встречаются только в семьях, где в предках смешалась кровь южных наций и северных народов.

Снова зазвучала музыка, и Сташевский увлек Елену танцевать.

– Вы тоже артист? – спросила Анна Белинского, когда они решили подойти к столику с прохладительными напитками.

– Нет, у меня более прозаическое занятие – поставки венгерских вин.

– А как вы оказались во Львове?

– О, я совершил легкомысленный поступок: проигнорировал жестокие реалии войны и приехал уладить наследственные дела. А почему вы остались во Львове?

– Мама была очень больна. Как вы думаете, когда кончится война?

– Стараюсь об этом не думать, да и не уверен, что потом станет лучше.

Вальс сменился мазуркой, затем кадрилью, но они ничего не замечали вокруг, увлекшись разговором, пока к ним не подошел пожилой господин, которого капитан уже видел в компании графини.

– Молодые люди, вы теряете счастливые минуты, – с веселой укоризной произнес он, – сейчас надо танцевать. В наше время и так слишком много серьезных разговоров.

– Дядя, почему ты решил, что у нас серьезные разговоры? – обняла его Анна.

– Все, что не вызывает смех или хотя бы улыбку, – неоправданно в этом зале, – заключил он и потянулся к подносу с шампанским.

– Вот почему ты здесь, а не с папой в компании этого зануды Виньяржа? – засмеялась Анна.

– Признаюсь, меня скорее привело сюда шампанское, которое я предпочитаю коньяку.

– Это мой дядя Роберт, – спохватилась Анна.

– Мы уже знакомы, – подмигнул тот капитану и, повернув свою огромную седую голову в сторону зала, задумчиво произнес: – Да, Львов всегда умел и любил танцевать. И в праздники, и в мрачные времена, когда по городу рыскала смерть, эта шумная забава у нас всегда оставалась одним из главных проявлений жизни. Кстати, я хорошо знал вашу тетушку, – повернулся он к Белинскому. – Помимо щедрой благотворительности, она еще отличалась страстью к скачкам.

– Что вы говорите? – удивился капитан.

– Да-да. Она не пропускала ни одной серьезной скачки. Мало того, держала в конюшне ипподрома пару лошадей – полукровок высокого класса. Как вы понимаете, для благонравной дамы это было весьма необычно. Незабываемые дни! – мечтательно протянул он, смакуя шампанское. – Толпы львовян высыпали на тротуары, чтобы поглазеть, как мы шумной компанией едем после скачек гулять в цукерню[121]старого Ротлендера на Кароля Людвига. Да, это был праздник всего элегантного света. Ну что ж, не буду утомлять вас своими воспоминаниями. Желаю приятно провести вечер, – откланялся он, прихватив с подноса еще один бокал.

Увещевания дяди подействовали – Белинский с Анной пошли танцевать, и много танцевали в этот вечер. Много говорили и смеялись, и немало было выпито шампанского. У капитана в жизни уже бывали похожие минуты веселья, танцев, смеха и флирта, которые, однако, не заканчивались серьезными увлечениями, но сегодня же было нечто иное, настолько необычное, что в сиянии бездонных глаз Анны померкла действительность с ее войной, присягой, долгом и обещанием Дашевскому добыть интересующую его информацию.

Гости стали собираться, зазвучала популярная перед войной песня «В день дождливый и понурый»:

Hej, kuledzy, dajci rency,

Może, was nie ujrzy wiencyj,

Moży wróci cięzku ranny

I dustanu krzyż drewniany[122].

Белинский с волнением сжал руку Анны:

– Вы позволите мне позвонить вам?

В ответ она лишь улыбнулась и поспешила к ожидавшим ее родителям и сестре.

– Угощайтесь, мой друг, – вернул его к действительности Сташевский, протягивая коробку с сигарами, – графиня щедро наградила меня старыми запасами своего муженька за труды у рояля.

– Чем же я могу вас отблагодарить за сегодняшний вечер? – спросил Белинский, принимая угощение.

– Я подскажу, у меня есть кое-что на уме, – лукаво усмехнулся певец, – но сначала пропустим по стаканчику перед отплытием. Я велел лакею налить нам.

Они зашли за ширму, где прислуга сервировала напитки и закуски. На столе уже стояли два бокала с коньяком.

– Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что младшая из сестер сделала сегодняшний вечер для моего друга особенным. Выпьем за то, чтоб Господь был милосерден к нашим слабостям и искушениям, – предложил Сташевский.