Ротмистр говорил это таким тоном, как чиновник рассказывает о том, что он против коррупции, успешный спортсмен осуждает допинг, а лоббист табачных компаний агитирует за здоровый образ жизни.

— Все ясно, — прервал я пытающегося достучаться до меня ротмистра.

Понятно, что на этой вечеринке точно будет не один и даже не два агента ФСБ — если была бы только парочка, Демидов с таким выражением «никого-никто» не повторял бы раз за разом.

— Возвращаясь к вопросу. Почему именно я?

— Твой будущий герб. То, что ты должен увидеть через неделю, сможет пригодиться нам не ранее чем через десять-пятнадцать лет, когда ты будешь обладать силой и влиянием. Безотносительно ведомства, — короткий взгляд на барона, и вновь прозрачные глаза смотрят на меня: — Я не зря упомянул, что это бомба замедленного действия. Кроме того, шанс ее использовать, будем честны, невысок. Мы с коллегами свои ордена получим сразу, а вот для тебя выгода негарантированная.

— То есть мне орден полагаться не будет?

— Будет. Если ты перед операцией определишься с решением о том, под чьей эгидой начать службу государю-императору. Сейчас твой статус несколько усложняет…

— Может денежное вознаграждение?

— Обсуждаемый вопрос, — кивнул ротмистр. Фон Колер, кстати, в этот момент посмотрел на меня с нескрываемым одобрением.

— Турнир — кровавый спорт?

— Да. У всех участников будет защита, кроме того на площадке предполагаются дежурные целители. Стандартная смертность на мероприятии такого формата не более двадцати процентов — убийство противников не самоцель.

«Не более двадцати процентов?!» Да и действительно, ни о чем.

— Твоя гибель на турнире крайне нежелательна, — не обратил внимания на мою гримасу Демидов. — Мы, конечно, тебя вытащим, но это будет сопряжено со значительными трудностями, и возможно будет стоить жизни и легенды нашим людям. После окончания турнира Шикльгрубер гарантированно продаст тебя аравийцам, и именно после осуществления сделки мы уже вмешаемся.

В ином случае спрашивать я бы не стал — и так понятно. Но здесь вопрос жизни и смерти, поэтому лучше выглядеть глупо и все же уточнить.

— Моя гибель подразумевает воскрешение?

— Максимилиан Иванович в случае согласия ответственен за создание нового слепка души на тебе. И, Артур, хочу напомнить.

— Да.

— Это дело государственной важности.

— Угу, — кивнул я, опуская взгляд и положив подбородок на сплетенные пальцы.

Пока думал, ротмистр и барон молчали, не мешая мне. А думал я долго.

Десять-пятнадцать лет. Негарантированная выгода. Возможность болезненного проигрыша. И зачем это мне? Дома я даже улицу переходил, если видел пьяные и шумные компании на тротуаре. Нужны мне проблемы на ровном месте? Самая лучшая драка это та, которую ты сумел избежать.

— Я согласен, — изрек я после продолжительного размышления.

«Ну Олега, ну ты дебил…» — как вживую прозвучал голос Мустафы из воспоминаний.

Нерациональное решение. Неправильно. Но в то же время… рациональное и правильное.

Я — в прошлой жизни, никогда бы самостоятельно не прыгнул с парашютом или не полетел на вингсьюте. Именно по желанию, для развлечения. Зато, допустим, в клетке к акулам спуститься — почему бы и нет? Безопасная опасность манит.

В Первую мировую гвардейские офицеры, в том числе аристократы, шли в атаку впереди пехотных цепей. В этом мире, когда Первая мировая закончилась, аристократы — благодаря магии, в первых рядах и остались.

Да, дома я колотил в зале грушу и других людей, но это совершенно не то. В этом мире выражение, что решение вопросов насилием удел варваров, неприемлемо. Никто просто не поймет. А если кто-то поймет, на дуэль вызвать может — здесь это в порядке вещей до сих пор. Поэтому сейчас мне просто надо проверить себя.

— Прекрасно, — кивнул ротмистр. — Максимилиан Игоревич, после наложения слепка души мы готовы начать работу по обеспечению операции.

Фон Колер кивнул и степенно поднявшись, двинулся к выходу из зала совещаний. За весь разговор он, кстати, ни слова не проронил. Шагая за бароном понял, что направлялись мы в подвал здания. И пока спускались по лестнице я четко почувствовал — именно сейчас получу ответ на вопрос, почему за использование темных искусств введено наказание смертной казнью.

Когда барон открыл массивную дверь камеры, я первым шагнул вперед. Находившегося в заточении узника видел впервые. В тот момент, когда столкнулся со взглядом необычных, неестественного цвета глаз и почувствовал ауру обреченности, без лишних слов осознал причину так давно волнующего меня вопроса.

— Способности делятся на два вида: созидание и разрушение. Для созидания нужна энергия. Самая распространенная, доступная и легкая в освоении — это энергия стихий. Именно ее операторов, наделенных даром, количественно больше среди всех, обладающих сверхчеловеческими способностями. Стихийное созидание — первое из высоких искусств, которое стало доступно человечеству…

— Максимилиан Игоревич, а покороче и попроще можете объяснить? — неожиданно перебив профессора, поинтересовался пленник.

Фон Колер едва заметно вздрогнул. Прервавший его заключенный лишь едва улыбнулся, блеснув яркого, ультрамаринового цвета глазами:

— Всегда мечтал вам об этом сказать.

С незнакомцем, кстати, я был согласен. Барон в своих лекциях страдал… не то, чтобы излишним словоблудием, но он не передавал знания окружающим, а скорее разговаривал сам с собой, получая истинное удовольствие от процесса.

— Уж простите, когда если не сейчас, — извиняющимся жестом развел руками пленник.

— Эх, Сережа, Сережа, — с искренним, как мне показалось, сожалением вздохнул фон Колер, — если бы ты уделял моим лекциям больше внимания, не оказался бы сейчас здесь.

Пленник в этот раз промолчал. Он подтверждающе пожал плечами, а после опустил взгляд и принял равнодушный вид.

Эмоции чужих людей я безошибочно чувствовал, когда они были направлены именно меня. Сейчас же незнакомец даже не обращал на меня внимания, но при этом я уже явственно ощущал окутывающую его ауру безнадежной тоски.

— Вам решать, Алексей Петрович, — вдруг обернулся ко мне барон. — Как популярно по последней моде в кругах молодежи, спрошу: правда или действие?

Мустафа, княгиня, Демидов — все, кто был в курсе моей личности, называли меня Артуром. И только фон Колер, при отсутствии лишних ушей, продолжал именовать меня на «вы», обращаясь «Алексей Петрович». Подчеркивая наше — пусть и не гарантированное, будущее сословное равенство.

Пока я мельком подумал об этом, ощутил, что после слов барона невозмутимый на вид пленник вдруг преисполнился отчаянной надеждой. Его чувства были настолько сильны, что я не выдержал.