В ее взгляде, в самой глубине, по-прежнему дремала тоска. Женщина, которая так долго считала себя несчастной, рада любому поводу посмеяться и насладиться жизнью. Дик чувствовал, что захоти он — и она вспомнит тот разговор в Тире, и между ними может возникнуть что-то вполне серьезное. Принцесса не любила его, но готова была вообразить, что любит, и это чувство, больше подобающее пятнадцатилетней девушке, томящейся неизвестно по кому или по чему, заставляло принцессу дышать полной грудью.

Но Герефорд не хотел превращать ее радость в слезы. А это очень сложно — остаться на тонкой грани между галантностью и соблазнением. Ему не хотелось обижать Иоанну.

Он ухаживал за ней весь вечер, подкладывал то рыбы в сливовом соусе, то свинины с хреном, подливал вина и говорил прелестные комплименты, которые, впрочем, даже на самый придирчивый взгляд пребывали в рамках обычной вежливости, но заставляли женщину поверить, что она способна покорять мужские сердца, если захочет.

Прошло еще несколько дней. Ричард веселился, а между балами и пирами интересовался только состоянием казны. Золото продолжало притекать из разных уголков Англии — нужную сумму выкупа еще не набрали, но сундуки постоянно пополнялись. Кроме того, конечно, поступали и налоги, которые тоже радовали монаршье сердце. Король, не разбираясь, повесил нескольких сборщиков, которые, по его мнению, наворовали больше других (Дик был совершенно согласен с его величеством, поскольку пребывал в уверенности, что воровали все без исключения). Казнь этих надоедливых субъектов, постоянно требующих каких-то денег, порадовала народ еще больше. Зеваки свистели и аплодировали, глядя, как в муке извиваются тела повешенных, и казалось, что вместе со сборщиками умирают и поборы, хотя это было совсем не так.

Зима все тянулась, дорожали продукты. Разговаривая с торговцами, Герефорд узнавал почему. Непомерные налоги разорили множество крестьян. Оставшись без запасов на зиму, они бросали свое хозяйство и подавались в леса — грабить. А что делать? Им неоткуда было взять провизии: сборщики, набирая нужную сумму, сводили со двора последнюю корову, ловили последних кур, выметали из углов семенное зерно.

А в лесу дичь, в лесу болота, на островках посреди которых можно построить хижинку, и тебя никто не найдет. Если нет другого выбора, остается идти на большую дорогу, по которой то и дело ездят те, у кого карман набит деньгами. У бедных, вынужденных считать каждый пенни, волей-неволей возникает ненависть к богатым, тут уж ничего не поделаешь, и вчерашние мирные крестьяне с удовольствием всаживали вилы в живот тому, кому повезло больше.

Но брошенные участки некому обрабатывать — они зарастают травой. Таким образом обезлюдели целые деревни. Зерно, привозимое с материка, все поднималось в пене, дорожали и местные продукты. Шерифы могли сколько угодно ловить и вешать разбойников — их количество не уменьшалось, а только увеличивалось. Чем можно было припугнуть крестьян, чтобы они не уходили в лес? Виселица? Ну это еще когда. А смерть от голода придет очень скоро, если не набивать брюхо мясом и хлебом каждый день.

И обнищание можно было остановить только прекратив всяческие войны. Войны стоят слишком дорого. В уплату наемникам шло полновесное серебро и золото, солдат надо кормить, осадные орудия — строить. Мародеры разоряли села и города, и кто-то должен был платить за восстановление.

Но прекратить войну было нельзя. Сейчас, в дни борьбы за власть, война стала так же естественна, как ругань одного претендента на престол в адрес другого. Хорошо еще, что боевые действия скоро переместятся во Францию, подумал Дик. Бедные французы.

Он вновь заговорил с королем об уходе, но тот лишь отмахнулся.

— О чем ты говоришь, когда Иоанн еще не пойман? — воскликнул он.

— Ваше величество, принц наверняка находится во Франции и попадется вам, когда вы победоносно закончите войну против Филиппа-Августа.

— Несомненно. Но я желаю, чтобы ты был рядом со мной, когда начнется война.

— Ваше величество, война может растянуться на годы.

— Да, я понимаю, на что ты намекаешь. — Король был до изумления серьезен. — Что ж… Вот наберу армию, соберусь переправляться через Ла-Манш — и отпущу тебя.

— Я прошу вас, ваше величество, отпустите меня сейчас. Я вам уже не нужен. Англия изъявила вам покорность, армия готова выступить под вашим началом, так зачем я вам?

— Я сказал — ты слышал.

И Дик понял, что спорить бесполезно.

Его обнадеживало лишь то, насколько Плантагенет рвется на материк. Ричард нисколько не наслаждался пребыванием в Англии — он не видел в ней родину. Его родиной был Лангедок, ну еще немного Нормандия. Туда-то его и влекло после долгого пребывания на чужбине, в Сирии.

И к исходу месяца Львиное Сердце дал своему незаконнорожденному сыну и вассалу разрешение покинуть его.

— Но — временно! — заявил он. — Ты понял? Лишь временно. Я желаю видеть тебя рядом с собой не позже чем через год.

— Да, государь.

— Больше не подводи меня, хорошо?

— Да, государь.

— Когда ты вернешься, Герефорд уже целиком и полностью будет принадлежать тебе. Бывший владелец этих земель имел наглость заявить мне в своем послании, что не только не собирается освобождать отнятое у него графство, но даже и воевать во Францию со мной не поедет! Я этого так не оставлю, можешь быть уверен.

Мысленно Дик пожалел бывшего графа Герефорда: заявлять подобные вещи королю Ричарду не следовало. Но у молодого рыцаря были свои заботы, и о горькой участи предшественника он забыл в тот же миг, как подумал о будущей цели.

В Англии зима была в самом разгаре, а здесь цвели вишни, и аромат влажного мха наполнял воздух. Кружевные папоротники, светло-зеленые, как ростки молодой травы, красовались в тени деревьев, лишь недавно расцвели первоцветы, белоснежными бусинами сверкали мелкие цветки ландыша, по коре сосен катились слезы свежей, еще прозрачной, как вода, смолы, и мир наполняли запахи, от дивного аромата хотелось родиться заново и жить, жить…

Дик понял, что с тех пор, как оказался здесь в прошлый раз, он совсем забыл это место. Нет, конечно, теперь он припомнил эти необхватные стволы вековых деревьев, такие старые, что бархатной зеленью заросли даже нижние ветви, с которых мох свисал длинными бородами. Откуда-то наползал туман. Свет с трудом пробивался сквозь пышную листву; невозможно было определить, какое время суток царит в этом лесу. Но теперь молодой рыцарь чувствовал себя куда лучше, чем в прошлый раз, когда появился здесь, еще ощущая в пальцах тепло сияющего ободка друидической печати. Увереннее.

Ему не составило большого труда найти этот мир. Казалось, браслет, в который почти пять лет назад превратилась печать Большого Круга друидов, запомнил это пространство, куда перенесся в первый раз, и с охотой помог своему владельцу раскрыть пути между мирами. Дик подошел к ближайшему огромному дереву и огладил моховую шкуру. Она была нежной, как мех зимней рыси или волка, в нее хотелось запустить пальцы и прощупать густоту.