Цветаев многозначительно посмотрел на Пророка. В ответ Пророк только и дёрнул плечом, мол, откуда я знал, что он так среагирует.

Орлов выпил рюмку арманьяка и сказал честно им в глаза:

— Жаглин — единственный мой шанс оправдаться.

— Почему? — спросил Пророк, и его голос не понравился Цветаеву, въедливый был голос, совершенно недружеский. Пророк так разговаривал только с врагами народа, то бишь: с бандерлогами, львонацистами, «чвашниками», «пшеками» и прочей швалью.

— Потому что он передал твой приказ спуститься вниз и по адресу в Оболони, Северная, пятьдесят шесть, седьмой этаж, квартира восемьдесят девять, найти человека по имени Бурко.

Видно было, что он этот адрес он заучил наизусть и страшно боялся забыть, ведь, получалось, что этот адрес единственный ключик к оправданию столь долгого отсутствия.

— Борис, в смысле? — как-то заторможено уточнил Пророк.

— Ну да. Я думал, ты его знаешь? — посмотрел на него Орлов просящими глазами, и шрам у него на щеке казался трещиной на коре дерева.

— Дальше! — потребовал Пророк и сел на кровать, опустив руки так, словно взялся за непосильную ношу.

Если бы Цветаев его не знал, то мог подумать, что Пророк весь во внимании, а на самом деле, он был растерян, если не в панике. Цветаев не удержался и спросил:

— Что случилось?

Однако этот вопрос был не о происходящем, а о душе, о том, о чём они меньше всего умели разговаривать, но хранили в себе, как НЗ, как подарок своим возлюбленным женам.

— Я же на тебя ориентировался! — с горечью воскликнул Пророк.

— На кого? — удивился Цветаев, привыкший, что Пророк всегда и везде прав и давит, давит, давит, как пресс.

Должно быть лицо у него в это момент было очень растерянным, потому что Герка нервно рассмеялся. Наверное, он тоже удивился реакции Пророка.

— На твоё везение, на твоё шестое чувство! — признался Пророк. — А оно вон как!..

Странный укор, не имеющий к происходящему никакого отношения.

— Не понял, старик? — ещё больше удивился Цветаев, привыкший, что он всегда на вторых или даже на третьих ролях, кроме разве что ночных вылазок, в которых чувствовал себя хозяином положения, поэтому, наверное, и ходил на них, как на праздник.

— А чего здесь не понимать? Все погибли, а ты остался, везунчик, однако. Я тебя поэтому и взял, зная, что ты приносишь удачу.

— В смысле?

— Ты только один из нас счастливо женился!

Это была явная насмешка, хотя Цветаев действительно женился счастливо и до сих пор любил свою жену. Выходит, они тайком завидовали ему? По этой ли, или другой причине, вид у Пророка был очень неестественный, словно он врал, не стесняясь, ведь совсем недавно он в открытую дистанцировался от Гектора и презирал Цветаева.

— Только поэтому? — обиделся Цветаев, потому что не было никакой удачи, вернее, не он был источником этой самой удачи. И он вспомнил всех: Рыжего — Сергея Андреева из Песок, Генку Белоглазова, Колю Политыкина и Диму Краснова — всех, кого она благополучно миновала.

— Только поэтому, — нагло сознался Пророк.

— Я у тебя в виде фетиша? — осторожно уточнил Цветаев, боясь неправильно его понять.

— Да, — признался Пророк. — Кому ты ещё нужен со своим ножичком?! — и снова переключился на Орлова: — Не посылал я тебя никуда. А имени Бурко в моём лексиконе нет.

У Цветаева возникло такое ощущение, что он падает с парашютом — полное отсутствие опоры под ногами. Он зверем посмотрел на Пророка, но Пророк сделал вид, что не замечает его взгляда. Вот откуда, оказалось, ноги растут, вернее, свешиваются: Пророк решил расставить все точки над «i», но только не знал, то, что оберегало Цветаева, распространяется только на него одного единственного, да и то чаще всего ситуационно, хотя и это немаловажно. Давно мог у меня спросить, подумал Цветаев, но о таких вещах никто не спрашивает, они подразумеваются или нет. Глупо озвучивать то, над чем ты не властен и в чём ты сам до конца не уверен.

— Двадцать лет мы жили с предчувствием войны!

— Ерунда, блеф, бред больного воображения! — оборвал его Гектор Орлов.

Пророк тоже посмотрел на него, как на полного идиота.

— А ты? — повернулись они к нему.

— Я не знаю, — подумал Цветаев, — я просто ощущал себя не в своей тарелке. Было такое.

— А точнее?! — потребовали они, словно он, а не Пророк, должен был вещать.

— Точнее, чувствовал, что всё это плохо кончится.

— Что, серьёзно? — удивился Орлов, взывая к совести Цветаев, потому что заподозрил его в лицемерии.

— Серьёзно, — сказал Цветаев, ибо это была правда. — Ну, я так чувствовал, — добавил он, оправдываясь, под гневным взглядом Орлова.

— Ну вот видишь! — хихикнул Пророк.

— Подождите, подождите! — вскричал Орлов, тряся казахской бородёнкой. — Вы хотите сказать, что вы провидцы?

— Нет, конечно, — перебил Цветаева Пророк, — но умнее тебя, дурака.

— А как это у вас получается?

— Мозг ясновидящих взаимодействует на квантовом уровне с иными мирами, — сморозил Пророк.

— Что же вы знаете? — спросил Цветаев с недоверием.

— Я думаю, на этой войне победителей не будет.

— Да ладно!

Пророк отвернулся, и Орлов скорчил изумлённую физиономию. Не верилось ему, впрочем, как и Цветаеву, что бандерлоги и львонацисты останутся при своих. Хотелось загнать их в угол, как крыс.

— Серьёзно, — сказал Пророк.

— Другими словами, я шлялся по бабам, а вы занимались делом?

— Почему делом? — на это раз глупо хихикнул Пророк. — Жека два раза безуспешно поступал в литинститут.

— Это нечестно! — запротестовал Цветаев, — при чём здесь литературный институт?!

Он так и не сумел реализовать свою мечту, отложив на после войны, ещё не понимая, что каждый пропущенный год в этом деле лишают тебя шанса сделать что-то стоящее в жизни. В действительности, он всего лишь только мечтал хоть чему-нибудь научиться. Если бы ему кто-то обучил лесничеству, он был стал лесничим, но писательство казалось ему самым лёгким и доступным путём, чего проще: копм, редактор, и вперёд, и с песнями.

— А что тебя удивляет? — спросил Пророк, — в стране двадцать лет возрождали Бандеру, а ты ни сном ни духом.

— Да, — сознался Гектор Орлов, — я как-то пропустил этот момент. А вот, что ты не знаешь Бурко, я уже потом понял, когда мне все зубы выбили. Во, — он оскалился. У него действительно остались одни почерневшие клыки, на которых когда-то держалась челюсть за пять тысяч долларов. — Янтик до последнего дня старался.

— Какой Янтик? — плохо слыша собственный голос, спросил Цветаев.