Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В вагоне Отто взъерепенился:
— Чего так сильно меня треснул?
— Переживешь, дурак. Как ты, Даг? Что произошло?
Но Дагмар на время онемела. Она даже не могла плакать, только смотрела перед собой и старалась вдохнуть.
— Все ждут Моисея, — сказала Фрида и улыбнулась. Она знала — нужно улыбаться.
На лицах вокруг читались безграничное потрясение и ужас, а потому следовало выказать хоть какое-то присутствие духа. Фрида Штенгель понимала одно: с этого злополучного дня, когда нацисты взаправду показали зубы, дали заглянуть в бездонную пропасть своего безумия, таким, как она, только характер поможет устоять.
Если им суждено устоять.
Она оглядела тех, кто собрался в ее гостиной.
Знакомые лица как будто принадлежали совсем другим людям. Сбитым с толку, растерянным, беспомощным. Точно младенцы, которых прошлая жизнь исторгла из теплого уюта своего чрева на беспощадный свет абсолютно чуждого враждебного мира. И вот теперь они моргали, силясь крикнуть и задышать.
Совершенно другие люди. Буквально.
Недавние уважаемые граждане Германской республики. Родители, труженики, налогоплательщики, военные ветераны. Люди.
А теперь — Untermensch. Нелюди. Презренные изгои. Официально презренные. Изгои по закону. Отлученные от дела. Выброшенные с работы. Избитые и растерянные, они пришли к Фриде Штенгель. К доброму доктору.
Страх заставлял трепетать их ноздри. Подкачивал слезы в покрасневшие глаза.
Из последних сил сдерживаясь, они заламывали руки.
Аптекарь Кац с женой и взрослой дочерью. Супруги Леб, державшие табачный и газетный ларек у входа в метро. Книготорговец Моргенштерн. Страховщик Шмулевиц. Чета Лейбовиц, хозяева ресторанчика на Грюнбергерштрассе. Мусорщик. Фабричный. Подручный пивовара. Двое безработных. Домохозяйки. Пара детишек, которым страшно идти в школу.
Евреи Фридрихсхайна.
Вчерашние граждане. Ныне просто жиды.
В надежде на утешение и смысл они потянулись к Штенгелям. Фрида была местным магнитом. Ее любили за доброту, уважали за ум и неиссякаемую энергию. Может, она знает ответ? Может, в ее доме найдется кроха утешения и хоть какое-то объяснение? Ведь раньше добрая фрау доктор на все имела ответ.
Однако нынче ответа не было.
Его просто не существовало.
Фриде оставалось лишь улыбаться и искать утешение в притчах, которым не особо верила. Однако сейчас они были как нельзя кстати.
— Сдается, наше несчастное племя опять в пути, — сказала Фрида, стараясь, чтоб вышло бодро. — Вновь изгнанные из Египта, мы стоим на берегах Красного моря. Гитлер — тот же фараон, правда? Вопрос в том, как теперь спастись. Все ждут Моисея.
Но пока Моисея никто не видел, на улицы, оккупированные коричневой армией, не выйти, и потому все просто сидели. Оглушенные, натянутые как струна. Отсчитывали секунды, уводившие в ничто.
Выпили кофе, закусили кексами и прочей снедью, которую кое-кто принес с собой: сладкие брецели, штоллены, коржики с корицей. Опять выпили кофе.
Вольфганг тихонько наигрывал на пианино. Выбирал что-нибудь не слишком скорбное, в основном мелодии из мюзиклов.
— Наверное, вот так же было на «Титанике» в его последний час, — сказал он. — Всегда восхищался ребятами из тамошнего оркестра. Вот уж не думал, что войду в его состав.
Фрау Кац заплакала.
— Вольфганг! — укорила Фрида.
Вольфганг извинился и вновь забренчал на пианино.
Иногда слышались возгласы, полные обиды и растерянности.
Меня толкнули.
В меня плюнули.
Фрау такая-то смолчала.
Герр такой-то отвернулся.
Мы сто лет знакомы. После краха я ссужал их деньгами. Они ничего не сделали, когда бандиты разбили мое окно и швырнули собачье дерьмо. Ничего.
Но в основном шла вежливая беседа, в которой всякое слово было бумажным мостиком над разверстой мрачной преисподней.
Как ваши дети?
Фрау такая-то оправилась от гриппа?
Нынче в Тиргартене очень рано зацвели деревья, правда?
Однако в напряженных голосах и нервном звяканье фарфоровых чашек из лучшего Фридиного сервиза слышался безмолвный вопль: ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ! ПОЧЕМУ!
Почему — мы?
И конечно — что дальше?
Раз-другой заглянули друзья-неевреи — выразить поддержку. Пришел управдом. Потом еще дворник, который каждое утро выкатывал тачку и подметал улицу; завидев Фриду, он опирался на метлу и говорил: «Чудесно выглядите». Все десять лет. Вольфганг считал это подхалимажем, но сейчас был благодарен ему за визит.
— Чудесно выглядите, фрау доктор. — Глядя под ноги, дворник смущенно топтался в дверях и мял кепку. В коридоре положил на столик незатейливый букетик и ушел.
В обеденный перерыв из больницы примчался доктор Шварцшильд, Фридин коллега. Возникла мысль, рассказал он, в знак солидарности закрыть клинику, но потом решили, что это будет непродуктивно.
— Конечно, — согласилась Фрида. — Людям нужна медицинская помощь.
— И евреям ее окажут? — встрял Вольфганг.
— Разумеется, — смешался Шварцшильд. — А как иначе?
— Не знаю, старина. — В тоне Вольфганга проскользнул злой сарказм. — Не ведаю.
— Прекрати, Вольф, — перебила Фрида. — Руди тут ни при чем.
— А кто при чем? — спросил Вольфганг.
Уже разверзлась пропасть.
Широченная. Как бездна между жизнью и смертью.
Обитатели смертельной стороны, ныне «евреи», невольно прониклись злобой и горькой обидой на тех, кто пребывал на стороне жизни и теперь назывался «арийцем». Поскольку ни один нацист или даже тихий попутчик не взглянет им в глаза и с ними не заговорит, отверженные выплескивали свои чувства на тех единственных «арийцев», кто еще считал их за людей, — оставшихся друзей-неевреев.
Значит, вот что задумал ваш господин Гитлер, да?
Что теперь вы нам уготовили?
Вы что, вправду считаете, будто мы отобрали у вас жилье и работу?
Вскоре Шварцшильд ушел. Его ждали пациенты — его и Фридины. Больные, о которых Фрида уже беспокоилась, невольно чувствуя себя виноватой в том, что вдруг их бросила. Пока провожала Шварцшильда к двери, в голове ее роились сотни не законченных историй болезни.
— Меня тревожит нарыв фрау Оппенхайм. Я его вскрыла, но заживает плохо. Подозреваю, она не промывает ранку, как я велела. После перелома мальчик Розенбергов до сих пор не ходит, потому что пропускает сеансы физиотерапии. Надо жестко поговорить с родителями… Я всем напишу записки. Принесешь мои истории? Наверное, это еще дозволено. Вместе посмотрим. Знаешь, я боюсь, у старика Блоха выявится диабет, — сделай анализ крови на сахар.