Фраза произносится с такой грустью и разочарованием, что мне смешно. Отняли у ребёнка любимую игрушку. Хотя, с другой стороны, я его понимаю. Он уже свыкся с мыслью о призрачном мире, а теперь – что ждёт мальчика? Детский дом либо приёмная семья. Так и хочется сказать Илье: «Не отчаивайся, вдруг получится!» Но нет, не буду.

– Да, именно так, – губы сами собой расползаются в улыбке. – Ты не умрёшь.

Он тяжело вздыхает – словно узнал новость о полном запрете шоколада.

– Знаешь, это может означать одно. Ты больше НИКОГДА не придёшь.

Признаться, я даже растерялся. Он считывает мысли, как сканер.

– Как ты мог такое подумать? – трепещу я, оправдываясь. – Я же прихожу каждый вечер!

– Да, но тебе незачем станет у меня гостить, – мрачно говорит Илья. – Я думал, когда умру, попаду в призрачный мир и стану работать косарём, собирать души. Я даже форму себе придумал, в стиле Гарри Поттера. А теперь, получается, мне там не бывать?

Подумайте только, он ещё и недоволен! Конечно, для детей смерть – это игра. И если существование продолжается, значит, ты вовсе не умер. Могу с вами поспорить, Илья наверняка словил бы кайф от гуляний по Питеру в образе привидения.

– Тебе там не понравится, – спешно объясняю я, созерцая его недовольное личико. – Знай правду: никаких чипсов. Отсутствуют гамбургеры. И самое страшное – пепси тоже нет. В наличии только перец. Ты хочешь сказать, что готов к таким адовым мукам?

Илья приподнимается на локте. В это мгновение он сильно похож на святого страстотерпца (а я, поверьте, навидался их выше крыши – и в Египте, и в Палестине, и в Риме, – кстати, римляне особенно высокомерны в период мученичества). Покрасневшие глаза, тёмные круги, обтянутый кожей череп, впавшие щёки… Истерзанная болезнью куколка. Нет, я всё же страшно рад: скоро он будет выглядеть по-другому. Я помог ему победить болезнь. В груди разливается странное тепло. Вот как оно бывает.

Вот что такое – счастье.

– Я согласен на перец, – заявляет Илья, подавляя своей твёрдостью жертв римских арен. – Лишь бы стать реальным косарём. У тебя же на службе есть другие дети?

– Нет. – Это честное признание. – И не потому, что ООН запрещает детский труд. Просто – незачем. Ребёнок-косарь скорее испугает новоприбывшую тень, чем обрадует. Да, бывали случаи, когда я позволял детям из Освенцима встречать души убитых эсэсовцев, те едва не сходили с ума. Маленькое эстетическое удовольствие, не более того. В целом я не желаю пускать детей в призрачный мир. Это место не для вас.

Илья скуксился. Древние инстинкты говорят мне – слёзы уже на подходе.

– Ну, подожди-подожди-подожди, – тараторю я, стараясь изменить его настроение. – Жизнь – это же так отлично! Зачем ты хочешь умереть? Может, ты проживёшь сто лет. Поедешь в «Диснейленд». Назначишь свидание девушке. Сядешь за руль машины. Разве это не стоит жизни? Лучше быть бесчувственной тенью в призрачном мире? Да не смеши.

Илья упрямо мотает головой слева направо.

– Нет! Нет! Нет! Я хочу стать косарём! Хочу! Хочу! Хочу!

И вот что с ними делать? С любым взрослым можно договориться, купить или запугать. Попробуйте сотворить это с ребёнком, коему вожжа попала под хвост. Он назло будет стоять на своём и повторять одно и то же. Особенно зная, какое влияние имеет на вас. Но тут я ему не уступлю. В конце концов, я сам довольно-таки… э-э-э… крутой. Я забирал души Карла Великого, Гелиогабала и Капицы. Я так пугаю людей, что при упоминании моего имени крестятся. Я ужас, летящий на крыльях ночи. И вот поэтому я ни хрена не поддамся этим сопливым сиюминутным капризам!!!

– Перехочешь, – произношу я волшебное слово, коим миллиарды отцов и матерей заколдовали своих детей. – Не вздумай себе навредить: никакого прекращения приёма лекарств, и всего такого прочего. Умрёшь – в призрачный мир не являйся, я до тебя вообще не снизойду. И нудный косарь из бывших воспитателей потащит твою душу в Бездну. Ясно?

– Я тебя ненавижу, – сквозь зубы бросает Илья и зарывается лицом в подушку.

О, как приятно. Вагоны пепси и чупа-чупсов забываются в секунду, если не потрафил маленькому чудовищу. Он не ведает, что прошлой ночью я спас ему жизнь, но если бы и знал, думаете, это изменило бы ситуацию? Дети воспринимают хорошие поступки взрослых как должное, но вздумай ты им хоть в чём-то перечить, мгновенно почувствуешь себя подсудимым Нюрнбергского трибунала. Ну что ж, мы заключим перемирие после наступления темноты, ближе к полуночи. Я приду с очередным набором вреднейших вкусностей, а он не устоит перед соблазном.

– Приятного тебе дня, – желаю с напускной флегматичностью. – Я, с твоего позволения, поеду. Позже мы возобновим обсуждение земных радостей жизни. И я принесу несколько вещичек, вкус которых изрядно добавит тебе оптимизма.

Илья оставляет мой спич без ответа: вжился в роль обиженного страдальца. Он типа меня не замечает, а я должен разорваться пополам от мысли, какого замечательного ребёнка вверг в депрессию. Небось и подсматривает краем глаза.

Да-да, так оно и есть.

Что ж, и я люблю поиграть в театр. Хлопнув дверью, покидаю палату. Захожу в туалет, запираюсь в кабинке и принимаю облик полицейского: по крайней мере, никто не будет цепляться с вопросами: «Мальчик, а что ты здесь делаешь?». Типичный мент-клише: килограммов на сто, стрижка «бобриком», ну прямо из сериала. Шагаю по коридору, оглядываюсь: косари принимают душу скандальной старушки, чьё привидение орёт на них благим матом, мол, ей надо забрать с собой «судочек с салатиком». Этажом выше призрак прямо у операционного стола наводит порядок: «Это ошибка, подождите, меня сейчас откачают!». А ни фига не ошибка – я и отсюда чувствую, смерть-то не клиническая. Я в отличном настроении. Хрен с ним, с Мастером. Илья начал выздоравливать, ремиссия – это шанс. Чудеса всё же случаются, особенно в те дни, когда их совсем не ждёшь. Хм, а местные фильмы ведь правы, под Новый год всегда происходит нечто волшебное. Надо выпить шампанского с чили.

Раскланявшись с косарями у реанимации, выхожу на улицу. Подчинённые странно смотрели на меня. Само собой, с появлением Мастера все встревожены, – и я могу их понять.

Автомобиль. Где же «мустанг»?

Смотрю направо. Налево. Никого. Элвис что, отошёл в ближайший караоке-бар вспомнить лучшие годы жизни? Лезу в карман за пультом… Сейчас Пресли достанется.

Пространство бьёт меня в лицо вогнутым зеркалом.

Воздух, сгущаясь, обволакивает моё тело, как маньяк-убийца полиэтиленовой плёнкой: чтобы избежать крови жертвы на полу. Я пытаюсь вырваться – тщетно. Быстро меняю телесную оболочку на призрачное состояние… Увы, с тем же успехом. Меня тащит вверх, словно вихрем, я чувствую страшный холод. Минус шестьдесят по Цельсию, как минимум. Мать вашу, ДА ЧТО ПРОИСХОДИТ? Я пытаюсь «включить» эмоции, но и это не получается: гнев не прорывается, испытываю скорее недоумение и любопытство. Я на высоте реактивного самолёта – и поток воздуха, как смерч, влечёт меня с собой. Я заключён в прозрачный куб, скован по рукам и ногам.