— Даже дом не мог выиграть получше.

Тогда-то Ростик и понял. Он еще раз оглядел комнату, в которой они находились, припомнил коридоры и комнаты, по которым его провели, и для верности переспросил:

— Это тот особняк, которым заплатили… за недостающую часть моего выигрыша?

— Именно, Рост-люд, — подтвердил Лодик. Он, как это ни удивительно, отчего-то веселился. Или просто наслаждался моментом, все-таки в нем было немало озорства или даже того, что люди называют юмором, хотя бы и специфическим. — И добавлю, — он мельком посмотрел на Пинсу и понял, что она не возражает против его участия в разговоре, — это было непросто. Никто, кроме несупены, не мог бы добиться, чтобы с тобой рассчитались справедливо.

— Значит, — сказал Ростик, обращаясь на этот раз к ярку, — это мой дом?

— Нет, это дом тех, кому ты принадлежишь, — пояснил Лодик и снова посмотрел на Пинсу. Для верности подложил ей еще горсть виноградин в ротовую щель. — Ты не имеешь права домовладения, потому что… В общем, это проблема юридическая, не стоит в нее вдаваться.

— Ты слишком хорошо натренирован в ментальном плане, чтобы играть, — проговорила Пинса, жуя. — Это и было главным возражением… прежнего владельца этой хибары.

— С домом — допустим, — кивнул Ростик. Ему и в самом деле это нелепое сооружение было ни к чему. — А что с деньгами?

— Тебе оставили некоторую их часть, — пояснил Лодик. — Остальное ты будешь получать по мере надобности. И с разрешения хозяев.

— Все-таки я не все понимаю, — сделал Ростик удивленное лицо, хотя стоял, как всегда в присутствии Пинсы, вытянувшись. — Что значит — я слишком натренирован, чтобы играть?

— По сути, все, что ты умеешь, принадлежит Савафу-то-Валламахиси, потому что именно он работает с тобой. — Лодик посмотрел на Пинсу, потому что дальше он не знал. Он вообще вдруг стал не слишком уверенным.

— Тогда я хотел бы понять, что со мной такого особенного сделали? — высказался Ростик, набравшись мужества.

Не потому, что он чего-то боялся, как-то он разучился в этом мире ценить жизнь. Но опасался того, что может напортачить, неправильно сыграть свою игру. А то, что эта игра у него неожиданно прорезалась, он вдруг увидел совершенно отчетливо.

Тонкая, на пределе его возможностей, слишком головоломная, чтобы ее продумать заранее, неверная и гораздо более сложная, чем задача, предположим, обыграть Вяленого в его же заведении, даже вместе с тем ярком, который был натаскан перекатывать игральные кости на нужную грань.

Но она давала в случае успеха какой-то результат, возможно, даже более интересный, чем Рост мог предполагать. Вот только к ней тоже следовало подготовиться. И он принялся готовиться. Да так, что у него даже желваки заболели, но уже через несколько ударов сердца он понял, что готов. Что способен пропустить едва ли не все мысли Пинсы, сколько их ни есть, через себя, свое восприятие. И на том уровне, какого никогда раньше не мог добиться, потому что теперь в его распоряжении имелось то слово из древнего языка несупенов, которое служило началом ключа.

А Пинса, неожиданно, может быть, для себя самой, пустилась в объяснения. Резко все-таки она разговаривала с рабом, очень быстро она принялась рассказывать на ментальном уровне все то, что дважды чуть не ломало Ростика, сначала, когда Саваф принял его в свою команду, и второй раз, когда его хотел купить Фискат. Она гнала это объяснение как сплошной поток образов, терминов и каких-то ментальных действий, в которых Рост понимал едва ли десятую часть. А может, вообще ничего не понимал. Но он смотрел на нее и старался все это понять, уж очень это было ему нужно… Это была жуткая работа, может быть, даже более скверная, чем подвергаться обработкам Савафа, но Ростик терпел. И пытался выдержать как можно дольше.

Потом он понял, что уже ничего не понимает, да и Пинса почему-то решила закруглить свою речь. Но при том для Ростика она вдруг раскрылась, как книга, хотя и на слишком многих страницах одновременно. На некоторых Рост пытался считывать ее объяснения и запоминать их. На других она оценивала его восприимчивость, и почему-то это вызывало у нее какое-то отстраненное, болезненное любопытство, словно, не умея сама испытывать боль от этой ментальной перегрузки, она сейчас кормилась его болью, пробовала ощутить ее как можно полнее… Да, чтобы чувствовать себя живой, а не каменной.

И еще своей «раскладкой» мышления она тренировалась, пробовала повторить действия Савафа от начала до конца… Вот с этим было труднее всего справиться, но, может быть, потому, что именно тут Ростик пытался понять как можно больше. Он еще не знал, зачем это нужно, но пытался, и ему это почти удалось…

Он очнулся, когда Джар прыснул ему в лицо водой. Это была слишком холодная вода, которая казалась какой-то масляной, и она сразу же высохла на коже… Вот только без нее было бы хуже.

— Что со мной? — спросил Рост.

— Ты опять отключился, — пояснил Джар, отступив от стенки, где он, оказывается, стоял.

Ростик поднял голову, чуть в отдалении стояла и Синтра, которая смотрела в окно, на чахлые кустики, окружающие этот дом. За ними, кажется, находился ее антиграв, тот самый, который принес сюда Пинсу. Ростик понял это с обычной резкостью, которая иногда возникала в его мозгах после перегрузки.

У самой двери, рядом с двумя вас-смерами стояли и тихо между собой переговаривались Падихат с Ободранным. Надо бы выучить его имя, лениво подумал Ростик и вдруг понял, что уже не надо. Это было так странно, что он даже не попробовал понять, чем это вызвано.

И тогда сообразил — перед Пинсой он предстал «нараспашку», как и она перед ним. Вот только несупена сохранила мышление, могла его понимать, а он оказался беззащитен… И тогда, еще раньше, чем он сообразил, что же собственно делает, он стал вспоминать волшебный шлем, подсоединенный к замечательной машине в доме Фиската. И вспоминать, как он тогда представлял полет над холмами Вагоса, о том, что таилось вдали… Что-то важное, многозначительное и очень, очень существенное для понимания этого мира.

Это была его защита. Пусть лучше они узнают, как этот шлем подействовал на него, чем попробуют понять, как не слишком умелое воздействие Пинсы помогло ему. Почему-то он был уверен — это необходимо скрывать. Как был уверен, что теперь он должен торопиться… Как был уверен, что никогда не увидит Василису… Но это тоже почему-то нужно было скрывать. От этого зависела его свобода, и потому следовало бороться изо всех сил.

Рост проснулся с тяжелой головой, как с похмелья, хотя давно отучился даже вспоминать, каково это — пить что-то крепче воды. Он был еще переполнен снами, когда понял, что знает нечто чрезвычайно важное. Вот так получилось — ложился спать и ничего не знал, а теперь проснулся и понял, что знает. Только следовало определить, что же он знает? Хотя бы приблизительно.

Сны опять были очень тяжелыми, за ним кто-то гнался, от кого-то Рост убегал, хотя отлично знал, что его все равно настигнут и… Вот что будет дальше, он не представлял. Скорее всего, его собирались прикончить. Но не просто расстрелять, а казнить изощренно, устроить нечто вроде тех китайских пыток, о которых как-то рассказывал Ким… Добрый, верный Ким, как же он оказался далеко, и насколько были слабы его силы, чтобы помочь. Если бы он мог хоть что-то сделать, он бы непременно попытался — в этом Ростик был уверен.