– Диана!

Но она яростно рылась в галошнице, отыскивая свои туфли и бормоча:

– Горе у него страшное! Дети оказались не от него! Да ты сам сколько раз говорил мне, что главное в человеке – это душа, а тело – только вместилище души. Так какая тебе разница, что в зарождение тел твоих дочек участвовал не ты, а другой? Ты же слушал, как они толкаются в животе, ты же волновался, когда жена была в роддоме, ты укачивал их по ночам, а потом водил в школу! Ты переживал, когда они болели, ходил с ними по музеям…

– По музеям – нет, – улыбнулся Розенберг. – Мы врали, что идем в Кунсткамеру, а сами отправлялись в кино или в луна-парк.

– Вот видишь! И теперь ты хочешь мне сказать, что вся твоя любовь к ним и их любовь к тебе, все переживания и страхи, все радости стоят меньше, чем одна-единственная клетка? Если главное – душа, какая, черт возьми, разница, из какого материала построено ее вместилище? В общем, пока! Я еду в Петергоф. Или нет! Я уезжаю к маме! – Диана злорадно расхохоталась. – Да, именно к маме! И буду там сидеть, пока ты не поумнеешь.

– То есть вечно? – хмыкнул Розенберг.

– Пока, дорогой!

Она хотела хрястнуть дверью, но от этого выигрышного жеста ее удержал роскошный вид этой самой двери. Вдруг отвалится резной наличник или позолоченная ручка?

Вопреки Дианиным ожиданиям родители ей не обрадовались.

Они по-прежнему жили в своей коммуналке, хотя Розенберг несколько раз предлагал им обменяться с доплатой или переехать в Петергоф.

– Ты зачем приехала? – спросил отец. – У мамы под юбкой прятаться? Сейчас попьем чайку, и я отвезу тебя к мужу.

– Никогда нельзя уходить из дома, как бы вы ни поссорились, – поддакнула мама. – Вернись и врежь ему как следует! Покажи, что ты в доме хозяйка, мужчины это любят.

– Мы не ссорились, – буркнула Диана, снимая туфли, – наоборот.

– Что – наоборот? Слишком счастливы вместе? – вспомнила мама любимый сериал.

– Яша захотел побыть один, он готовится к докладу. А мне одной тоже скучно. Мы с Таней Миллер были в кино, а теперь вот я к вам приехала.

– А мы уж шкаф отодвинули. – Отец решил сбавить обороты. – Ладно, одну ночку и так перекантуемся.

Мама подала чай на кухне. Папа, как обычно, устроился на подоконнике с папиросой. Диана выдвинула из-под стола табуретку и обнаружила на ней вязанье – мама вязала на продажу очередную шапку. Все было как всегда, но Диана не ощущала больше своим домом эту квартиру, в которой провела почти всю жизнь. Она отнесла вязанье в комнату, положила на рабочую коробку и задержалась, рассматривая знакомую обстановку. Неужели на этом диване она провела тысячи ночей в грезах о Володе Стасове? Воровато оглядевшись, она отодвинула эстамп, изображающий гробницу Тутанхамона и неизвестно с каким смыслом висящий на стене возле ее кровати. Надпись карандашом «Володя Стасов the best» никуда не исчезла. Как это было глупо, умилилась Диана собственным подростковым томлениям и быстро стерла сакральную надпись папиным ластиком.

– Слушай, вот мужа твоего нет, и у меня такое чувство, будто ты не вся пришла, – задумчиво произнес папа и посластил чай во второй раз. – Ты мне голову-то не морочь, Диана. Поссорились вы!

Она отложила бутерброд с творогом и удивленно уставилась на отца. Он почти никогда не разговаривал с ней так строго.

– Если я пришла одна, это еще ничего не значит. Вот он уедет к детям на два месяца, и что, мне нельзя будет вас навещать?

Папа глотнул чаю, скорчил гримасу, но, увлеченный воспитанием дочери, не сообразил, что неправильный вкус происходит от двойной дозы сахара.

– Не знаю, как тебе лучше объяснить… Может, ты сочтешь это смешным… Но понимаешь, если вы просто в разлуке, ты скучаешь, думаешь все время о муже, любишь и вспоминаешь его. И ты как бы носишь с собой его облик. Виртуальный облик, – добавил он модное словечко. – Ты одна, но вроде и вдвоем. А если ты злишься, тогда уж точно приходишь одна.

Мама улыбнулась и сделала Диане еще один бутерброд.

– Правда, Диана, ехала бы ты домой. Папа отвезет тебя на такси. Ты не хочешь признаться, что вы поругались, чтобы мы не начали расспрашивать, почему да отчего. На самом деле мы не хотим этого знать, это ваше личное дело. Сами разберетесь. Только один совет…

– Пусть своим умом живет, – буркнул папа, отставил стакан с приторным чаем и опять закурил.

– Пусть, конечно. Но на то и ум, чтобы решать, следовать чужим советам или нет. Знай, Диана, можно и нужно обижаться на мужа, если ты не права. Но если не прав он, поскорее пожалей его, потому что ему и так плохо!

Диана фыркнула. Интересно, как она начнет обижаться на Розенберга? Как мама себе это представляет? Обидеться – значит не разговаривать, не есть за одним столом и не спать в одной постели. Но они все время так живут! Что остается? Только переехать к родителям, но они, как выяснилось, ей не рады. Объявить голодовку, что ли?

– Неужели вы больше не будете мне помогать? – спросила она грустно.

– У тебя теперь для этого есть муж, – отрезал отец. – Вы с ним на то и поженились, чтобы помогать друг другу. Привыкай мужу помогать и его же просить о помощи. Неизвестно еще, что труднее.

– А вам наплевать на меня, что ли?

– Нет! Но лучшая помощь, какую мы можем теперь предложить тебе, – это не лезть в твою жизнь.

– Интересное дело! А если со мной что-нибудь случится?

– Мы станем помогать, когда вы вместе с мужем нас об этом попросите. При любом другом раскладе наше участие в вашей жизни будет только во вред. Собирайся домой, Диана.

И он отвез ее в Петергоф, розенберговскую явку на Крестовском острове Диана не сдала.

Оказавшись одна в пустом доме, она побродила по комнатам, потом заварила кофе и уселась в гостиной перед плазменной панелью. Пощелкала пультом, но по всем каналам шли или нудные политические дискуссии, или спорт. Розенберг не любил смотреть телевизор, поэтому пренебрег спутниковой антенной, и у них было только пять основных каналов. Как-то он обмолвился, что отказался от спутникового телевидения из-за младших девочек, не желая подвергать их соблазнам круглосуточных мультиковых каналов. Теперь девочки в Англии, и бог знает, вернутся ли когда-нибудь. А вдруг Розенберг больше не захочет их видеть? Чужая кровь, постоянное напоминание о неверности любимой жены. Мила – другое дело, она родилась задолго до знакомства Розенберга с Ольгой. В год ее рождения Розенберг сам был еще подростком. С помощью пальцев Диана вычислила, что ему тогда было пятнадцать лет! Да, за Милу он мог не обижаться на жену, а вот младшие…

Ее вдруг пронзила острая жалость к этим девочкам, которых она никогда не видела. Мать умерла, отец узнал, что на самом деле он не отец. Розенберг порядочный человек, девочек он не бросит, но теперь все изменится. Сначала он перестанет летать к ним раз в месяц, потом найдет предлог, чтобы не брать их на каникулы. Сейчас за ними присматривает его живущий в Англии брат, вот он постепенно и спихнет детей на этого брата. Будет оплачивать учебу, потом найдет для них работу и посчитает свой долг выполненным. «Еще и скажет, как мой папаша: я даю вам возможность жить самостоятельно, и это лучшее, что я могу для вас сделать», – зло подумала Диана. Счастье еще, что Яша – богатый человек, а был бы он бюджетником? Страшно подумать, что могло бы ждать девочек в этом случае. Или, не дай бог, у него бы родился ребенок от Дианы…