«В 10:45 в курятник приходила рыба. Предполагаю, что она все еще в курятнике. Что происходит внутри неизвестно из-за плохой погоды. Жду указаний. Синица».

Несмотря на то, что депеша была зашифрованной, Альфред также ввел кодовые имена. Он пытался пресечь любую утечку, в том числе, возможно, и в «Гончих псах». «Курятником» они обозначили дом Йорковича. Сам Йоркович был у них «Быком», а «Рыбой» была Клавдия! Они на всякий случай составили список из дюжины возможных имен людей, которые уже были известны Сандре.

– Вот тебе и на! – Нахмурился Альфред. – Что-то уж очень быстро… Ну, поглядим… А Синичка-то, Сандра то есть – молодец! Работает четко и быстро. Надо будет это отметить в рапортах для Министерства. Хм… «плохая погода», это очевидно – «плохая видимость». Наверное, шторы задернуты. Импровизирует. Нет, и в правду – молодец!

Альфред достал листок и написал: «Копию документа о наследстве получил. Продолжаем обследование больного, возможно погода изменится. На берег не выходить. Ждать буксир.

Канонир»

То есть, Альфред приказал Сандре продолжать наблюдение и ни в коем случае не выходить на улицу без сопровождения. Канонир – это была его давняя кличка, еще во время службы в королевском флоте, и он решил ее использовать. Затем Альфред заклеил конверт и велел мальчику отнести письмо и отдать тем же людям, кто его послал. То есть, в «Гончих псах» письмо должны были зашифровать и отправить Сандре. Примерно через час, она должна была его получить.

Мальчик поклонился, и, щелкнув каблуками своих сбитых, давно нечищеных башмаков, тотчас убежал. Альфред задумался. Сообщение Сандры все меняло: теперь было ясно, что Йоркович лгал, и лгал по ключевым вопросам. Зачем, спрашивается? Теперь вообще не было никакой уверенности, ни в каких его словах. «С другой стороны, – думал Альфред, – меня все-таки послали сюда собирать информацию о Клавдии, что я уже практически и сделал. А ходит она к учителю или нет – кому какое дело? Но, с другой стороны, не все так просто. Если у них близкие отношения, а учитель был ключевым свидетелем в деле об убийстве старосты, то не лжесвидетельствовал ли он? Значит, все-таки есть смысл в повторном допросе? Или все же лучше понаблюдать за ним и его домом пару – тройку дней? Да, пожалуй, стоит понаблюдать. Заодно, приставлю к нему филлера. Надо понять, кто еще за ним следит, и зачем?», – решил, наконец, Альфред, и направился к выходу.– «Нет, определенно, еще несколько лишних «козырей» перед вторым допросом совсем не помешают».

Выйдя из «Золотого колеса», Альфред не спеша пошел через площадь, время от времени поддевая носком сапога уже изрядно побуревшие листья. День выдался на редкость солнечный, листва уже облетела почти со всех деревьев, и воздух был прозрачен, словно горный ручей. И он был при этом такой же звонкий и холодный: голоса птиц, например, и вообще всякие звуки были такие звонкие, что некоторые из них, казалось, слышались, даже из-за горизонта. Альфред размышлял о планах на ближайшие дни, в которые, среди прочего входило и посещение вдовы бургомистра. Он пока не знал, стоит ли это сделать прямо теперь или же немного погодя. Свои «за» и «против» были в каждом из вариантов. Но главная причина задуманного визита была в том, что Маркус пришел после встречи с вдовой, по сути, ни с чем: никаких впечатлений, не говоря уже о фактах.

«А почему бы не наведаться к ней прямо теперь?» – Спросил он себя. – «Время есть, наведаюсь, пожалуй. Скажем, как обычно разыграю роль писателя или журналиста, и не более того. Учту, пожалуй, справедливые замечания Йорковича относительно внешности и поведения «настоящего» писателя, и постараюсь на этот раз не оплошать. Просто задам несколько вопросов, пригляжусь, а если повезет, то кто знает – глядишь и появится какая-то зацепка».

И он, поразмыслив еще с минуту, направился к дому бургомистра. Постукивая тростью о мостовую, Альфред раздумывал, как лучше повести беседу, но вскоре решил, что ничего толком придумать не может, поскольку не знает вдову совершенно, а потому – пусть все идет, как идет. «Будем пока собирать впечатления», – подумал он.

Минут за двадцать, все так же размеренно подбрасывая носками сапог пожухлую листву, Альфред добрался до дома бургомистра и не спеша поднялся на крыльцо. Там он два раза постучал в дверь, начищенным до золотого блеска и оттого сияющим на солнце дверным молотком, в виде лягушки с кольцом во рту. На пороге довольно скоро возникла женщина лет шестидесяти или чуть моложе, в строгом темном платье, белом фартуке и чепце – явно прислуга, и довольно прохладно осведомилась о том, что угодно господину? Альфред слегка поклонился, и ответил, что желал бы встретиться с вдовой бургомистра, если та, разумеется, захочет его принять. Если же нет, он был бы в высшей степени признателен, буде уважаемая госпожа назначила бы более подходящее время для его визита. Нет-нет, он не знакомый, и не является другом семьи покойного. Дело в том, что он писатель, и сейчас работает над статьей для энциклопедии о жизни столь замечательного человека, каким был наш покойный бургомистр.

Женщина, невозмутимо выслушала речь Альфреда, ни разу не моргнув, и поджав и без того тонкие губы. Впрочем, все это время она немного щурилась, словно бы от яркого солнца. Казалось, она не поняла и половины сказанного, но все же несколько надменно кивнула, взяла протянутую визитную карточку и удалилась, попросив обождать пару минут.

– О, конечно! Сколько угодно! – и Альфред, было, принялся ее заверять, что никуда не торопится, но дубовая дверь, окованная бронзовыми полосами, начищенными до того же блеска, что и молоток в виде лягушки, уже затворилась.

«Хм…, – подумал Альфред, – манеры у них тут… однако… Почти как в «Змее и льве»…» – он даже несколько вскинул голову и скривил губы, но затем осекся, и тотчас же снова принял заискивающую позу просителя.

Прислуга и на этот раз не заставила себя долго ждать. Дверь отворилась, и все та же пожилая женщина в белом фартуке и чепце, сделав шаг в сторону от двери все с тем же каменным выражением на лице, жестом пригласила войти. Альфред ступил в прихожую, пол которой был выложен белой и черной плиткой. Стены были обшиты темным, очевидно, очень дорогим деревом, более всего похожим на клен. Впрочем, обшивка, видимо, также изрядно потемнела и от времени: дому было не менее ста лет. Альфред отдал прислуге пальто и шляпу. Трость со стилетом,