Я почувствовала, как его захлестнула волна экстаза. Его пальцы впились в мои бедра, и он излился в меня. По нему пробежала мощная дрожь освобождения, и он уронил голову мне на плечо.

На какое-то время мы замерли, пытаясь обрести дыхание. Было слишком рано смотреть друг на друга, как в первые мгновения после лобового столкновения, когда ты потрясен голой, неожиданной его силой.

– Господи. Я тебя обожаю, – сказал он, когда мы снова смогли говорить. – Твои длинные темные ресницы, твоя золотая сияющая кожа, то, как ты пахнешь. Розами, всегда розами. Розовыми розами. Как твои губы.

Он провел пальцем по линии моего носа.

– Я обожаю этот шрам, то, как ты улыбаешься самым краешком рта. – Он провел пальцем по серебристому шраму на моей нижней губе.

Если бы он сейчас спросил меня, я бы ему рассказала. Обо всем.

Но он только молча поцеловал это место, не в силах говорить.

– Что? – спросил он, уловив спазм, застывший у меня в горле.

– Нет, ничего, – я теребила четки на его шее. Это помогало мне проглотить слезы. – У меня есть для тебя кое-что.

– Ты принесла мне подарок?

Я кивнула.

– Черт. Теперь я чувствую себя дерьмом.

Он сделал мне лучший в мире подарок, даже не зная об этом. Он вытащил Пашу Моради с корнями из самых глубин моей души.

– Я испекла тебе браунис, – сказала я.

– И где же они, женщина?

– Мне не хочется вставать, – уронила я руки.

Мы лежали молча, прислушиваясь к реву лодочного мотора на озере.

– А что ты делаешь вечером? – спросил он.

На самом деле он сказал: «Мне хочется знать, как это. Как ты идешь домой и отмечаешь этот день со своей семьей. С настоящими людьми своего настоящего мира».

Я не была уверена, стоит ли говорить ему.

Кого я хотела защитить? Его? Себя? Свою семью?

– Ничего, – ответила я. – Это будний день. Дети в школе. Может быть, в субботу мы все куда-нибудь сходим.

Я ничего не спросила про его планы.

Когда я представляла себе его вечер, или следующий, или выходные, мне виделись фантомные тела без лиц. Все такие сияющие и блестящие – юные, свободные, веселые и гладкие.

– Так как насчет браунис? – спросила я, радуясь, что заранее порезала их на маленькие квадратики и теперь мне не нужно касаться обоюдоострого лезвия, которое висело между нами, пронзая меня в самые неожиданные моменты.

18 июня 1996 года

– Не могу поверить, целый год прошел, – сказала Джейн.

Я тоже не могла поверить. Год назад Трой был для меня строкой в книге, из тех, что прочел и вспомнил. А сейчас он стал реальностью, такой мощной, что ее невозможно описать никакими словами ни в какой истории.

– С годовщиной, – обняла я Джейн.

– А тебя с днем рождения! На день позже, но вчера ты была слишком занята, чтобы встретиться пообедать, – ответила она.

– Прости. – Я отмечала двойной день рождения, да так, что у меня до сих пор дух захватывает.

– И? – спросила она, когда официант принял заказ. – Рассказывай.

– Ты о чем? – спросила я.

– Да брось, – сказала она. – С тобой что-то происходит. Волосы, кожа, даже глаза стали другими. Ты буквально светишься. Ты что-то с собой сделала?

– Что? Нет, – рассмеялась я. – Ничего такого.

– А что тогда?

– Я просто… Не знаю, счастлива. – Я повертела в руке бокал, надеясь, что звяканье кубиков льда остановит наплывающий на щеки румянец.

Я счастлива. У меня ноет все тело. Кожу щиплет от щетины Троя, а любое движение вызывает боль в суставах – в бедренных, в тазовых, там, на талии, где он сжимал меня.

– Ну что бы это ни было, тебе идет, – сказала Джейн.

– А как вам на новом месте? – сделав глоток воды, сменила я тему.

– Потрясающе! – просияла она. – Мы скоро будем готовы к большому новоселью, но вы сначала приезжайте в коттедж. Мы устраиваем небольшое барбекю в честь нашей первой годовщины. Длинные выходные в августе.

– Я уточню у Хафиза, – ответила я.

– Никаких уточнений. Вы приезжаете.

Мы проболтали остаток времени. Было очень мило, но как-то странно, словно у меня под кожей была другая и там бился другой пульс, отделяя меня от Шейды, которая сидела тут. Шейда, которую мне приходилось прятать ото всех.

– Ты обратно на работу? – спросила Джейн, когда мы расплатились.

– Нет, везу Мааман в клинику.

– Все в порядке?

– Да, просто регулярная проверка, – сказала я.

Когда я подъехала, Мааман ждала на крыльце.

– Ненавижу эти проверки. – Она захлопнула дверцу и поставила сумку на колени.

Я улыбнулась. На любое событие, которое считала важным, она надевала шляпу. Свадьбы, похороны, праздники. И маммограммы. Сегодня на ней была широкополая бежевая шляпа с розовой лентой. Зимой она носила темно-бордовый клош с фетровыми цветами, который украшала разными брошами, чтобы никто не подумал, что шляпа та же самая.

Маммограмма не заняла много времени.

– Все было не так уж ужасно, да? – спросила я на обратном пути. Она хмыкнула, глядя в окно. Мы остановились у кондитерской, чтобы купить ее любимые булочки в награду за то, что ее грудь давили, распластывали, сжимали и просвечивали. «Терзали», – называла она все это.

У нее дома, на кухне, мы сделали все, что уже стало традицией после таких поездок. Я накрывала на стол, а она приготовила чай – не обычный, а тот, что заваривают из настоящих листьев, с кипящей водой и молоком. Когда настой стал правильного цвета, она добавила в него несколько ниточек шафрана и сахар.

– За Заррин, – чокнулась она со мной чашками.

– За тетю, – ответила я.

Только уже отпив чая и откусив булочку, она сняла свою шляпу.

– Позвони Хуссейну, – сказала она.

Я поднялась и стала набирать номер. Потом остановилась, положила телефон на стол и снова села.

– Позвони ему сама.

Мааман некоторое время смотрела на меня, пытаясь совладать с выражением лица. Потом откашлялась и взяла трубку.

6 июля 1996 года

– Ты что? – спросила я в тихой истоме после приступа страсти.

Трой взял мою руку и переплел наши пальцы.

– Я бы хотел держать тебя за руку везде, а не только в этой комнате, пойти погулять, посидеть в кафе, поглядеть на мир.