новелл «Я в Лиссабоне. Не одна», который мне довелось составить в 2014-м, был уничтожен по причине издательской самоцензуры, ибо «сверху» книгу никто не запрещал… Так и сожгли. Открылось все это годы спустя.

А. И.: Книги – священная часть цивилизации. Они, собственно, цивилизацию и породили. Поэтому и отношение к ним должно быть соответствующее. Пример, приведенный вами, из ряда вон выходящий, конечно. Помню, как в Мюнхене меня привели в нацистский квартал. Я ходил мимо обрушенных, заросших кустарником храмов и пересек площадь, где штурмовики сжигали книги. В реальность всего этого невозможно было поверить. Вечером я купил бутылку виски и вернулся на пустынную Опернплац. Кругом меня не пылало пламя. Не стояли студенты, не швыряли в меня «негерманскими» книгами. В отдалении проползали автомобили. Я прислушивался к себе. Нет ничего страшней помалкивающей бездны…

Н. Р.: Как возродить интерес издателей к рассказу? Ни Чехова, ни Бунина не было бы сегодня, как, впрочем, не было бы ни Набокова, ни Бродского, хотя это уже несколько другая история…

А. И.: Рассказ может быть возрожден тремя способами. Развитием любви читателя к литературе, развитием журнального дела и созданием специальных премий – как за рассказ, так и за сборник рассказов. Я очень сожалею, что Премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ больше не существует. Я бы очень хотел, чтобы за рассказы стали платить деньги, и чтобы можно было взять в руки премиальную книгу рассказов, которые все вместе были бы шедевром. Очень люблю этот жанр – прежде всего как читатель.

Н. Р.: Над чем работаете сейчас и как обстоят дела с переводами вашей прозы?

А. И.: Работаю я сейчас впервые над романом, где главный герой – писатель. Это довольно удивительное ощущение, потому что до сих пор приписывать эту профессиональную сферу своим героям я избегал. Наверное, накопился заряд иронии по отношению к этой профессии. Насчет переводов – тут я бы не хотел забегать вперед телеги, скажу только, что перевод романа «Перс» на немецкий язык оказался очень удачным. Его выполнил блестящий переводчик Андреас Третнер, и мы с ним успели уже проехаться по Германии и Австрии с чтениями. После этого мне была назначена стипендия DAAD – я должен был год прожить в Берлине, посвящая себя исключительно литературе. Но мне пришлось отказаться от этого предложения – в пользу того, чем я сейчас занимаюсь.

04.06.2020

Между Шубертом и Ван Гогом

Густая проза, тягучая. Неспешная – и одновременно стремительная. Прозрачная. Звонкая. И – колдовская. «Перса»[76] непременно перечитаю, потому как роман этот – плод любви стиля и метафизики: то самое свернутое – кокон? – пространство, воспоминания о котором до сих пор бередят душу рассказчика, а значит и мою, читательскую. Три с лишним года ушло на текст. Много? Мало? Ровно столько, сколько нужно. А за скобками (вспомнилось)… однажды услышала такой вот пассаж: «Роман за три месяца сделала: поздравь, десять авторских – как раз на премию б…». Прочитав квартальный опус, поняла, что поздравлять литературорессу точно не с чем, а вот Александра Иличевского – да, от всей души. Талант – мера веса сердечного. Могу представить, сколько было «авторских редакций»… Сколько страниц было перепахано для того «лишь», чтоб засияли те природным своим блеском… Многие этим пренебрегают: смешно, конечно. Еще смешнее рассчитывать «на редактора». Редактор ведь «тоже человек». Чаще всего тайно или явно пописывающий. А если нет – хронически уставший от чужих букв. Равнодушный к ним: иммунитет?.. Исключения редки.

В «Перса» нужно вчитываться, пробуя его «на зуб» пословно – иное и впрямь может оказаться золотым: «В молодости все поэты, но не все смертельно». «Песьи языки свисают прапорами в штиле. Замершие от зноя сады высятся над заборами. Ни души». «А что я? Я пасынок везения». «Сердце то трепещет Дюймовочкой, то гулко ходит в горле дельфином». «Свинцовая снежная пудра на излете фонарного пятна»… О чем же этот роман-воспоминание (или – глубже: попытка «вспоминания», своего рода перепросмотра?), который так и хочется назвать миражом, но не потому как он вот-вот исчезнет, а потому как фактура его лучами солнечными шита? О молодом ученом, который приезжает на Каспий и встречает там друга детства – Хашема. О степи. Об охоте соколиной. Про Апшеронский полк. О Хлебникове и архиве его найденном. Не пересказать… да и не надо. Иличевский – постимпрессионист, мастер цвета: писать «изложение» по роману его абсурдно – фразы-мазки тут же убегут из-под пальца… «Перс» романтичен. Философичен. Метафизичен. А еще – знойный, свежий – юн… Безграничен, хоть и структурирован собственной вязью. Бесстрашен, хоть и по-мальчишески в чем-то робок. Многомерный текст.

«Нищета делает людей нелюбопытными. Голод освобождает их жизнь от необязательных жестов познания, с помощью которых неведомое роднится новым смыслом с повседневностью» – слышится из одного измерения. «Когда я училась в институте, в Молотове, на первом курсе нас привели в лабораторию, где в застекленной камере сидела собака. Расставили полукругом. К собаке пустили хлор. Мы должны были стоять и записывать в блокноты симптомы. Я закричала, сдернула шланг, и меня едва не выгнали с учебы. Хорошо, отчим – старый большевик, отстоял» – из другого. «Музыка есть чистый смысл, который дан нам как есть, без посредников-знаков, а чувство и есть музыка, музыкальное произведение» – из третьего: сколько их?.. Если с чем и можно сравнить новую прозу Иличевского, очень чувственную, несмотря на кажущуюся надтелесность, так это с музыкой Шуберта и картинами Ван Гога. Рассказы – песенны, романы отчасти симфоничны. Ну а «Перс» – симфоническая картина: и добавить к полотну нечего.

08.04.2010

Виктор Собчак

«All that fringe!..»

Беседуем[77] с режиссером лондонского театра Art-Vic Theatre, основателем известного в Европе фестиваля монопьес SOLO: в послужном списке г-на Собчака более 300 спектаклей, невероятные фестивальные истории, а еще – моя пьеса «Мариниана, Че!», для которой он подобрал в 2018-м фантастическую актрису, чья игра поразила не только меня.

* * *

Наталья Рубанова: Вы прилетели в Лондон более двадцати лет назад и поставили – впервые на английском – Виктора Пелевина и Веничку Ерофеева, сами возили их на Эдинбургский фестиваль… Как создавался Art-Vic Theatre?

Виктор Собчак: Когда я решил, что хватить скитаться по всему миру, я выбрал Лондон: с 1995 года живу здесь, преподаю, ставлю, снимаюсь иногда. А название возникло спонтанно. ART-VIC – аббревиатура вкусная: АРТ, Англо-Русский-Театр – и VIC… это и сокращенное мое имя, и привычный звук для англичан при добавлении к названию театра Old Vic, Young Vic: вот такое баловство.

Н. Р.: Вы создали в 2007-м известный в Европе фестиваль монопьес SOLO, в котором приняли участие несколько сот актеров от России до Японии и от