Горничная покраснела, побледнела, подхватила из рук Лизы оба сосуда и торопливой побежкой попыталась устремиться прочь, лишь прошептав:

– Тетушка ожидает к завтраку, барышня.

– Передадите ей наши извинения. – невозмутимо пропела Оленька. – Барышня Елизавета Григорьевна не может выйти к завтраку замарашкой.

– Тетушке вашей не понравится. – горничная не поднимала глаз.

– О да! – согласилась Оленька. – Мне так уж сейчас не нравится. Что подумают о нашем гостеприимстве и о порядках в доме?

«Бесприданница. – мысленно повторила Лиза. – Бесприданница, право же… Я никогда не сумею… так».

– Мне бы… помыться с дороги. – шепнула Лиза. Спасти горничную от гнева Оленьки было бы делом, несомненно, добрым, но… – «На доброту способны только светлые… чистые люди! Грязный человек на доброту не способен».

– Ванна уже набрана, верно? – безмятежно объявила Оленька. Горничная и вовсе переменилась в лице, кажется, хотела возразить, но сочла за благо промолчать. – Принесите Елизавете Григорьевне смену одежды…

– У меня только зимнее платье осталось. – шепнула Лиза.

– Значит, почистите это. – кивнула Оленька.

– Я уже… – начала Лиза, но горничная умчалась, видно, боясь получить от Оленьки еще поручение.

– Пойдем, я тебя провожу. Надо бы баню истопить, но это дело небыстрое, до завтрака не управимся. – солидно пояснила Оленька и поскакала вниз по ступенькам на одной ножке. Ее ночная стремительная бесшумность исчезла, наоборот, казалось, Оленька старается производить как можно больше шума.

Как Лиза и думала, здешняя ванна оказалась рядом с кухней. Лиза даже не сомневалась, что еще покачивающая в чугунной, на «лапах» ванне вода была нагрета для забот кухонных и спешно вылита в ванну только по приказу Оленьки. Ну и пусть! Греча сверху не плавает, и ладно! Лиза торопливо содрала с себя платье, белье и чуть не рухнула в воду, принявшись отдраивать кожу до красноты жесткой мочалкой.

Долго сидеть она не стала, но горничные управились еще быстрей: ее уже поджидало платье, не только вычищенное много лучше, чем удавалось самой Лизе, но и с подшитыми кружевным воротничком и манжетами, хоть чуть-чуть оживляющими тусклую коричневую ткань, чьим единственным достоинством было, как говаривала фройляйн – Zweckdienlichkeit21. Хотя рядом с Оленькой в коротеньком розовом платьице, Лиза все едино смотрелась блекло. Да и ладно, все равно воротничок очень, очень мил!

– Я тебя жду! – звонко выпалила Оленька, и потянула ее к столовой.

Только у лестницы они остановились – Лиза просто застыла как вкопанная, не сводя глаз с занимающего всю стену портрета. Зеленоглазая и черноволосая гордая красавица в бархатной амазонке небрежно поглаживала стройного гончака с узкой хищной мордой. Рядом и чуть позади замерла нежная белокурая девушка, напоминающая Оленьку.

– Вы похожи! – глянув на красавиц на портрете, а потом друг на друга хором сказали девушки.

– Верно, это тетушка и маменька! А это вот Кусай! – она показала на гончака и вдруг загрустила. – Такой добрый был, такой умный! Прошлым годом помер. Всегда с тетушкой был, говорят, с самого ее детства.

– Собаки столько не живут. – Покачала головой Лиза.

– Уж не знаю… Ну, пойдем же! – Оленька сама распахнула двери утренней столовой. – А вот и мы! Тетушка… Маменька… – пара реверансов, от которых подпрыгнул пышный синий бант в белокурых волосах, и девочка помчалась к своему месту за столом.

– Наконец-то! – проворчала генеральша. – Здорова ты намываться, душа моя! Ну, вели Одарке, чтоб подавала самовар! А ты что встала, матушка, садись, вон туда, рядом с Владимиром Федоровичем!

Не поднимающая глаз Лиза скользнула на место рядом с тем самым здоровым и лохматым молодым человеком, что видела вчера. Юноша даже не шевельнулся, чтобы отодвинуть ей кресло, наоборот, одарил Лизу презрительным взглядом:

– С голоду помереть можно, пока всякие бездельные девчонки прохлаждаются! – вроде бы себе под нос, но довольно громко проворчал он.

– Сей лишенный всяческих манер молодой человек – господин Бероев, ученик 4-го класса реального училища22. – вмешалась Оленькина мама. – Ну что же вы, Владимир Федорович, предложите своей соседке калачей или варенья!

– Чего это я должен ей предлагать? Руки есть, сама возьмет. – утыкаясь в свою чашку проворчал тот, да еще и спрятал руки под столом, точно боялся, что его заставят.

Только Лиза все равно успела увидеть обмотанные бинтом пальцы. Алые пятна проступали на повязке, словно рана продолжала кровоточить, не желая заживать. Не ночью ли порезался: острым-преострым ножом с серебром?

– Даже для вас, Владимир Федорович, это уж слишком. – возмущенно фыркнула Оленькина матушка.

– Не ругай его, мать моя! Еще господин Чернышевский23 писал, что все эти целования рук да подавания не любезность вовсе, а унижение женщины мужчиной. Будто мы и впрямь так беспомощны, что и калача ко рту не донесем. – генеральша внимательно проследила как горничная наливает ей чаю – и впрямь взяла калач. И взяла, и донесла.

– Ну я-то никого унижать не собираюсь! Бери калач, Лизонька!

– Спасибо. – тонкая струя чая полилась в чашку. Лиза поднесла ко рту, снова покосилась на своего соседа… и наткнулась взглядом на пристальный, полный откровенной ненависти взгляд желтых звериных глаз. Не скрываясь, уставилась на него в ответ.

– Да что ж! – парень странно рыкнул, вскочил – и вдруг толкнул стол и ринулся вон из столовой, опрокинув Лизину чашку ей на платье.

– Ну что ты скажешь! – охнула генеральша… и в ее устремленных на чашку глазах было откровенное сожаление.

О чае жалеет? Или вовсе не о чае? Лиза украдкой провела по мокрому пятну ладонью. А ведь в этот раз она ничего не почувствовала.

– Не обращай внимания, Лизочка. – Оленькина матушка протянула ей салфетку. – Юноши бывают такие несдержанные, особенно когда смущаются. Все едино тебе надо новых платьев заказать, и форму гимназическую, и передник. Агафьюшка, Лизочка ведь в Мариинскую гимназию пойдет, вместе с Оленькой?

– Ой, тетушка, а можно, мы прямо сейчас к портнихе поедем, а то у Лизы совсем сменных платьев нет?

– Никуда она не пойдет! – вдруг рявкнула старая генеральша, отрывая взгляд от пустой Лизиной чашки. Окинула мрачным, налитым кровью взглядом стол и ошарашенных сотрапезников, подышала тяжело и наконец прогудела. – В Мариинскую не пойдет! Никто из нашего семейства более в сем заведении обучаться не станет!

– Но… Агафьюшка, это же лучшая гимназия города! Ты сама ее создавала!

– Была лучшая! Или не слыхала, с чем меня давеча губернский предводитель навещал? Не желает дворянство наше, дабы рядом с их дочерьми учились представители иных сословий, а посему со следующего года останутся там только дворянки! Ну, ужо я им покажу! – палка генеральши гневно ударила в пол.

– Я… я дворянка! – вскинулась Лиза. В семействе Галицких в ее