Присутствующие фыркнули.

— И дал же Господь талант старику! — шепнул Альбрехт одному из сидевших рядом с ним подмастерьев. — Ну, дальше, дальше!

— «Зачем ты потревожил такую важную особу, как я, глупый монах?»

— «У меня, ваша милость, нынче крестины по наилучшему католическому способу, с латинской кухней, нечестивыми идолами, приправленными наставлениями, печатанными в самом Риме и купленными в рассрочку, с платежом на том свете…» — Старик запнулся. — Вот и позабыл… На том свете в «чистилище» или в «аду»?..

— «В чистилище», — подсказал Альбрехт.

— «В чистилище…» — повторил старик.

— «А кого ты крестишь, толстопузый?» — спрашивал «черт».

— «Свою любимую дочку, по имени Индульгенция, ходовую девицу на все цены — каждому под пару»…

Старик сунул бутылки в карманы и хитро прищелкнул пальцами. Все так и покатились со смеху. «Черт» вылез из бочки и взмолился:

— Да нет, пусть он таких рож не строит, а то я, ей-ей, не смогу вести разговор дальше…

Альбрехт грозно топнул ногой:

— Перестань дурить, Антуан!.. Надо кончать подготовку «Двух куманьков» и скорее показывать, пока дворяне не разъехались по домам.

Когда после репетиции они все выходили из сарая, Альбрехт заметил шмыгнувшую от забора тень.

— Что за бестия подглядывает за нами? — выругался он.

Проходя мимо Старого рынка, Иоганн столкнулся с экономкой приходского священника. Он хорошо помнил ее. Когда-то он смертельно боялся и старался избегать встреч с ней.

Оторвав от щели в заборе острый нос, экономка закатила, как встарь, глаза и прошипела:

— Смеяться над духовным саном! Наряжаться во врага рода человеческого! Помилуй, Святая Дева, этих безумствующих!

— А вы, я вижу, все еще не бросили своих подлых привычек! — сказал громко Иоганн.

От неожиданности старуха отскочила в сторону и в испуге присела.

— Шли бы лучше домой, а шпионов и доносчиков и без вас довольно у бедных нидерландцев.

Серая фигура выпрямилась и пристально вгляделась в Иоганна.

— Ай-ай-ай!.. Какая нынче молодежь дерзкая стала! — запела она знакомую песню. — И где это я вас будто бы уже встречала, юноша?

— В ваших райских снах, госпожа Труда! — усмехнулся Иоганн.

— Вы меня знаете?

Иоганн насмешливо снял перед ней шляпу и, не сказав ни слова, пошел своей дорогой. Экономка застыла на месте.

— И где я видела его глаза — один темный, другой светлый? Ох, видно, память начала изменять… Один темный, как ночь, другой светлый, как день… — бормотала она себе под нос. — Святая мадонна! Да не мальчишка ли это той Франсуазы? Неужели остался в живых?

Она хотела было побежать скорее домой, чтобы рассказать священнику прихода Святой Женевьевы эту новость, но, вспомнив о еще более важном открытии, припала снова к щели забора.

Иоганн решил уйти из Брюсселя. Город стал раздражать его. Наводненный эти дни подававшими прошение «союзниками»-дворянами, он ликовал и праздновал победу, как будто во всей стране разом прекратились уже суды инквизиции, казни, пытки, конфискации. Как будто цены на самые необходимые товары не поднялись и вздорожавшие булки Жанны Ренонкль не остаются черстветь на полках… В городе он так и не нашел никого из знакомых. Все лучшее, казалось, умерло, ушло, исчезло, — осталось только крысиное лицо старой шпионки. К тому же она, видимо, узнала его. К чему подвергать себя лишней опасности?

Сначала он решил пробраться на юг, в давно забытый Мариембург, потом раздумал. Зачем? Что его связывает с разоренным еще в детстве гнездом? Кто его там помнит?

Да, ведь он совсем позабыл о Николе Лиаре, ткаче!.. Он пойдет теперь, конечно, в Антверпен, найдет его, научится у него мастерству, встанет на ноги, а потом вместе с новыми друзьями и товарищами посвятит себя заветной мечте — борьбе с королем, инквизицией, несправедливостью…

Иоганн не стал больше медлить. Забежав попрощаться с семьей булочника Ренонкля, с их приглянувшимся ему сынишкой, с милым домом матушки Франсуазы, он направился к северной заставе.

Иоганн подходил к Антверпену, весело напевая. Он пел, не чувствуя тяжести дорожного мешка за плечами:

И, словно послушные его песне, со стороны города зазвучали один за другим колокола.

«Сегодня воскресенье», — подумал Иоганн.

Он ускорил шаги. Захотелось отдохнуть среди праздничной толпы, зайти в церковь, послушать орган.

Нет, это уже не колокола… Это хор людских голосов. Какой, однако, могучий хор! Как будто поет тысяча людей. Что это?.. Любимый мотив. Иоганн вслушался. Конечно, тот самый гимн, что сочинил на последних Святках в Гарлеме маэстро Бруммель. Как попало сюда сочинение маэстро?

Иоганн побежал вперед. Звуки крепли, наполняли, казалось, и землю и воздух. Стали слышны слова.

В груди Иоганна забилось сердце, его точно призывали к себе родные люди. Он понял: народ вышел из города, где не разрешали молиться так, как им хотелось. И, не страшась казней инквизиции, они сделали своей церковью поле… Им вторили земля и небо — где-то в невидимой вышине заливался вместе с ними жаворонок.

Из-за деревьев рощи Иоганн увидел огромную толпу ремесленников, торговцев, крестьян, вооруженных пищалями, пиками, дротиками. Отгородившись сцепленными телегами, с дозорными вокруг, толпа готовилась, видимо, слушать какого-то человека в темной дорожной одежде. Он стоял немного поодаль, окруженный женщинами и детьми. Трое дозорных остановили Иоганна шагов за сорок от толпы:

— Кто такой? Откуда?

— Такой же, как и вы, нидерландец. Иду из Брюсселя в Антверпен искать работы.

— В Брюсселе не нашел — думаешь, здесь посчастливится? Да тут добрая половина таких, как ты. Ступай своей дорогой.

— Ступай в монахи! — грубо бросил один из дозорных. — И работать не надо будет. Сбрей макушку, возьми в руки четки да накинь на тощее брюхо сутану — сразу оладьи с маслом в рот посыплются…

Другие озорно захохотали.

— Люблю веселых! — улыбнулся в ответ Иоганн. — В монахи я не гожусь, а вот спеть с вами могу. — И звонким, раскатистым голосом он пропел давно знакомый мотив.

В толпе стали оглядываться. Несколько человек подошло узнать, в чем дело. Дозорные похлопали Иоганна по спине и пропустили вперед. Недоверие и злобный смех сменились добродушной шуткой:

— Откуда такой жаворонок явился?..