– А! – махнул рукой дядя Федор и потопал в ванную. – Ложись спать, завтра поедем с тобой кое-куда.

– Так воскресенье же! – недоуменно поднял брови Пашка.

– А когда ж мне еще племянником заниматься? – не понял дядя Федор. – Я ж тоже работаю.

В последние годы дядя Федор работу имел непыльную. Пашка не знал, чем он еще занимался, когда заводил уазик и уезжал по каким-то делам, но регулярно, сутки через двое, дядя Федор сидел в газовой котельной и назывался оператором. Пашка приносил дяде еду, прислушивался к легкому гудению приборов, всматривался в переплетение синих и желтых труб и прикидывал – а согласен ли он провести часть жизни в каком-нибудь дежурстве или охране? Как-то так выходило, что судьбу можно было бы выбрать и получше. Об этом он и сказал дяде Федору, когда тот разбудил его воскресным утром.

– Правильно мыслишь, – кивнул дядя, засовывая в пакет черный хлеб с сыром и яйца. – Только видишь неправильно. Нет, парень, я не в том смысле, кто кого выбирает – ты судьбу или судьба тебя. Тут дело в другом. Работа у меня другая. Не та, что в котельной. В котельной – это для порядка. Ну чтоб бумажка была, пенсия копилась да вопросов не прибывало. А работа – это совсем другое. Работа – это дело!

– И какое же у тебя дело? – не понял Пашка, когда дядя вырулил со двора.

– А ты разве не понял? – удивился дядя. – Ты – моя работа! А то чего бы я тут делал? Я уж к Северу привык. Да и с деньгой там проще – хорошо заработал, до сих пор денежка не кончилась.

– Я – работа? – разинул рот Пашка. – И как же ты меня… работаешь?

– Как чувствуешь, так и работаю, – пожал плечами дядя. – Хочу, чтобы из тебя был толк.

– Толк? – усомнился Пашка и хитро прищурился: – А сколько нужно толка, чтобы купить не самую хорошую квартиру?

– Так вроде бы есть у нас квартира, – нахмурился дядя и тут же расхохотался вместе с Пашкой. – Ну ты себя с чайниками-то не равняй. Да и толк не только в деньгах измеряется.

– А в чем? – не понял Пашка.

– В чем? – Дядя вырулил на трассу и повернул к Москве. – Вот было у тебя такое, что не дается тебе какая-то железка, а потом раз – и все получилось? Или вот в этом твоем, как его… додзё, ноги как надо встали, руки поднялись, не упал, все складно, наставник хвалит. Бывает?

– Бывает, – ответил, подумав, Пашка. – С железками, правда, проще, я их сразу чувствую, но бывает. А наставник не хвалит. Он просто кивает. И это самое классное!

– Вот! – поднял палец дядя. – Вот когда «самое классное», в этом и измеряется толк.

– Так квартиру на это не купишь! – воскликнул Пашка.

– Купишь, – погрозил пальцем Пашке дядя. – За «самое классное» иногда хорошие деньги, парень, платят.

Они въехали в Москву до полудня. Дядя щурился по сторонам, бурчал что-то о рекламных вывесках, которые заполонили город, обещал Пашке, что все будет хорошо. Напротив старого кинотеатра дядя повернул направо, пересек лесопарк, выехал на забитую машинами улицу, развернулся и зарулил к какой-то церкви и старым домам, вокруг которых кольцом смыкался старинный пруд.

– Вот, – твердо сказал дядя, заглушив машину. – Сейчас мы и определим, что для тебя самое классное.

– Куда мы идем? – не понял Пашка, следуя за дядей меж старых лип и стоявших тут и там почти столь же старых машин.

– Тут, в одно место, – хитро прищурился дядя. – Твой тренер подсказал, кстати. У него тут знакомые кооператоры медицинские услуги всяким бедолагам оказывают, так вот он попросил, чтобы тебя посмотрели.

– Я разве бедолага? – возмутился Пашка.

– Не шуми! – сдвинул брови дядя. – Я, конечно, не дока в этих вопросах, но зерно в их исследованиях есть. Понимаешь, они так-то здоровьем занимаются, но попутно еще и какой-то там эзотерикой – короче, выясняют предназначение человека. На самом деле только в общих чертах, но и это важно. Заодно и здоровье твое проверят.

– Как можно узнать предназначение человека? – проворчал Пашка. – Рентгеном? Флюорографией? Или его как давление измеряют?

– Ну почему как давление? – улыбнулся дядя. – Помнишь, ты говорил, что у тебя иногда в ушах звенит и пальцы словно каменными становятся? А вдруг это какая-то нестыковка в твоем организме? А вдруг, если это поправить, ты чайники бросишь?

– Ага, – нахмурился Пашка. – И займусь самолетами. То-то мне наши бабки самолетов натащат! Я тут книжку читал про сумасшедший дом… надеюсь, мне лоботомия не грозит?

– Если только легкий подзатыльник, – подтолкнул его дядя в низкую дверь. – Хотя в твоем предложении что-то есть!

Пашка и в самом деле оказался в какой-то клинике. Стены, потолок и пол в ней были белыми, и даже стулья в проходах белели, словно вставные челюсти. Народ в клинике не топтался, на входе сидел седой вахтер в синем халате, и этот халат оказался единственным цветным пятном в едва ли не самом таинственном Пашкином воспоминании. Белые халаты достались и дяде Федору, и Пашке. Правда, Пашке в первой же комнате пришлось, что его изрядно смутило, раздеться догола, но халат у него не отобрали, зато выдали еще белые махровые тапочки и натянули на голову белую шапочку. После этого начались мытарства. Сначала его самым тщательным образом осмотрели, обстучали, ощупали и осветили. Врачи, а их было трое – здоровенный дядя с железными пальцами и две женщины, обе стройные, одна, правда, совсем миниатюрная, – обращались с ним как с каким-то старым, покрытым накипью чайником. Когда его поставили на колени и полезли с какими-то приборами в самые Пашкины интимные места, он хотел было возмутиться, но дядя сопел где-то за дверью, а врач держал его так крепко, что даже и мысли не пришло в голову вырваться и убежать.

Затем ему сделали рентген, взяли анализ крови, отрезали кусочек ногтя, прядь волос, заставили куда-то дунуть, присесть сто раз, измерили давление, еще что-то, поводили по животу каким-то валиком, затем посадили в мягкое кресло и начали приклеивать датчики на грудь. Пашка смотрел на суетящихся рядом женщин и боялся только одного: как бы у него не случилось эрекции. К счастью, кожаное кресло было холодным, и это слегка остудило его пыл. Хотя и не вполне, потому как одна из женщин-врачей, та, что была чуть повыше ростом, неожиданно подмигнула ему, и Пашка залился краской. Вполне вероятно, что она ему не мигала, просто стряхнула с ресницы пот, тем более что он вообще ничего не видел, кроме глаз: лица у всех врачей были закрыты повязками, на головах плотно сидели такие же шапочки, как и та, что выдали Пашке, – но он чувствовал себя ужасно. Наконец закончилась и эта пытка, врачи, которые осуществляли непонятные действа, не говоря ни единого слова, пошелестели бумажными лентами и откатили подопытного к прибору, который оказался последним испытанием. С Пашки сняли шапочку, смочили голову какой-то жидкостью и натянули на нее резиновый колпак, в отверстия на котором тут же начали втыкать металлические штыри.

– Не бойся, – прошептала маленькая врачиха, и ее шепот был единственным свидетельством того, что Пашка имел дело не с автоматами и не с ожившими куклами. Через минуту он почувствовал легкое покалывание, потом жжение, внезапно ощутил звон в ушах и твердость в пальцах, о которых уже начал забывать, но нахмурился, собрался, и неприятные ощущения тут же исчезли. Врачи молча смотрели на монитор, на котором прыгали какие-то линии и сверкали цифры, и их застывшие позы не предвещали Пашке ничего хорошего.