После чего прокламация моментально попадает в Третье отделение. И творчество кучки студентов отправляется на стол к царю. И объявляется плодом деятельности международных революционеров.

И тотчас, будто в продолжение прокламаций, в Петербурге вспыхивают загадочные пожары.

С 16 мая столица горит каждый день. Отвратительный запах гари над всей несчастной столицей. Белая петербургская ночь подсвечена красным пламенем. И 28 мая 1862 года случилась огненная катастрофа.

Сначала чудовищный пожар начался на Апраксином дворе. Огонь бежал по деревянным, гнилым баракам, набитым всяким старым хламом. Пламя охватило огромное пространство — огонь перебросился через реку Фонтанку на дровяные склады на задних дворах великолепных дворцов... Жалко звенели пожарные колокола, все усилия пожарных команд были тщетны. Вызваны были войска, на пожар прискакал сам военный министр Милютин.

Он вспоминал: «Когда я приехал на пожар, около 7 часов вечера, мне представилось море пламени на всем протяжении от Гостиного двора (который, к счастью, не был тронут) до Загородного проспекта и от Пажеского корпуса до Апраксина двора. Министерство внутренних дел было все объято огнем; из окон выбрасывали тюки дел».

Александр тотчас приехал из Царского села в объятую пламенем столицу.

Он сам возглавил битву с огнем. Ибо это было сражение. К 2-м часам ночи пожара был остановлен. Отстояли Гостиный двор, Пажеский корпус. Но центр города превратился в черные дымящиеся руины. Погорельцев разместили на Семеновском плацу, где когда-то на эшафоте ждали смерти Достоевский и петрашевцы.

Военный министр Милютин вспоминал: «Пожары составляют у нас на Руси привычное бедствие в летнее время... и народ переносит свое несчастье с покорностью. Но в 1862 году "красный петух" принял уже такие размеры и такой характер, что не могло оставаться сомнения в преднамеренных поджогах».

Именно так докладывала Александру тайная полиция. Причем называли точно: поджигатели — молодежь, студенты. Сначала, дескать, грозили в прокламациях, теперь взялись за дело!.. И во время пожара об этом постоянно распространяются слухи.

Милютин вспоминал: «На меня произвел сильное впечатление собравшийся кругом народ: я был поражен его ожесточением. Студентам сделалось опасным появляться на улице в форменной одежде («Студент бунтует» — вот частое теперь выражение простонародья). И министр внутренних дел Валуев написал в дневнике страннную фразу, что пожары, прокламации произвели «желаемое действие".

КТО ЖЕЛАЛ?

Уже 21-го мая учреждена Следственная комиссия. В нее вошли петербургский обер-полицеймейстер (все тот же Александр Паткуль) и делегаты от Министерства внутренних дел, юстиции, Военного министерства и, конечно, Третьего отделения. И началось следствие о поджогах. Но могущественная комиссия никаких поджигателей так и не нашла! Лишь в Одессе повесили какого-то несчастного еврея, обвинив в поджоге. И остался вопрос — плохо искали? Или искать было некого — ибо все это была полицейская провокация — чтобы запугать царя?

Так или иначе, но все случилось так, как и предвидел великий князь Константин Николаевич. Молодежная карта стала «широким полем действий для ретроградной партии».

РЕТРОГРАДНАЯ ПАРТИЯ

Но кто скрывается за этими частыми упоминаниями в дневнике великого князя — «ретрограды», «ретроградная партия»?

Это были столпы николаевского царствования — военные и бюрократы. И конечно, вместе с ними была придворная «камарилья». Камарилья — это испанское слово. Именно так назывались придворные интриганы при испанском дворе. В России слово стало нарицательным. («Камарилья» — реакционная дворцовая верхушка.)

Русское общество опасно проснулось после николаевской спячки. И услышав первые грозные толчки, они тотчас испугались — не грядет ли большое землетрясение? Устоит ли незыблемое самодержавие?!

Их знамя — все та же николаевская триада — самодержавие, православие и народность. И ненависть к новым реформам, могущим увести Россию на ненавистный западный путь.

Сейчас, в начале царствования, когда царь увлечен преобразованиями, они предпочитают оставаться безымянными. Но со временем они обретут громкие имена и у них появится опасный вождь. Тогда же, пожарным летом, состоялась их первая победа. В ожидании результатов расследования комиссии государь согласился на многочисленные аресты «подозрительных».

Двуликий Янус теперь глядел назад — в отцовское время.

8 июня он повелел Инженерному ведомству «сколь можно поспешнее приспособить в казематах Петропавловской крепости помещения на 26 политических арестантов».

Он утвердил положение «О надзоре за типографиями». Высочайшим повелением был прекращен на 8 месяцев выпуск журнала «Современник». Этот журнал стал символом гласности. Его редактором был уже знаменитый Некрасов. За несколько лет нового царствования Некрасов стал кумиром либералов.

В «Современнике» печатались все именитые тогдашние литераторы. На традиционных обедах в журнал собирался весь цвет литературы. Острили: «Если во время этих традиционных обедов упадет потолок, сразу не станет великой русской литературы». Главными авторами публицистических статей в журнале были двое: совсем молодой Николай Добролюбов и Николай Гаврилович Чернышевский.

Сатирические эссе и статьи Николая Добролюбова и статьи Николая Чернышевского цитировала молодежь. «Если Чернышевский змея, то Добролюбов — змея очковая», — писал обиженный император.

Но Добролюбов умер совсем молодым. И публицистика в популярнейшем журнале осталась на Чернышевском. Он становится властителем дум молодежи.

И он пострадал одновременно с журналом, но куда серьезнее.

ПАДШИЙ АНГЕЛ

Чернышевский был всем: философом, экономистом, публицистом, литературным критиком и писателем. И вот наш российский парадокс: хотя уровень философских и экономических трудов Чернышевского довольно жалок, и писатель он — не сравнить с тогдашними литературными титанами, именно Чернышевский оказал огромнейшее влияние на всю русскую жизнь. И в век Толстого и Достоевского он становится автором самого популярного романа у передовой русской молодежи.

Чернышевский был сыном православного священника. Его отец был евангельский пастырь в истинном значении этого слова. В николаевское время, когда полагалось «обращаться сурово с людьми для их же блага», люди слышали от него лишь слова ласки и привета. Доброта, чистота души и отрешенность от всего мелкого и пошлого перешли и к его сыну. Николай Гаврилович Чернышевский был светлым человеком. Это признавали его злейшие враги. Они называли его «падший ангел».

Он был последователем добрейшего Милля. Он призывал к разумному эгоизму: «Поступая благородно, мы действуем на пользу исключительно самим себе».

Но этому добрейшему человеку суждено было стать идейным учителем будущих террористов и молодого Ленина.