Следующим вечером Гитлер выступал перед рейхстагом в здании «Кролль-опера». На кресла сложивших головы в боях шести депутатов возложили венки. Американский журналист Уильям Ширер, вновь сидевший на балконе, поражался невиданному им прежде в этом собрании количеству золотых галунов и военных мундиров. Пресса гадала, объявит ли Гитлер «новый блицкриг – на сей раз против Британии – или предложит мир?». Когда Герман Геринг взгромоздился в кресло председателя, аудитория затихла, и Гитлер более двух часов ораторствовал на тему хода войны в целом и отдельно – завершившейся военной кампании. Вытягивая руку в нацистском приветствии, он произвел двенадцать генералов в фельдмаршалы; они замерли по стойке смирно, а потом отсалютовали в ответ. Коль скоро Геринг уже находился в этом звании, Гитлер изобрел для него ранг «рейхсмаршала». Ширер счел речь Гитлера одной из лучших. Как отмечал американский журналист, нотки истерии отсутствовали в ней совершенно; и в самом деле голос фюрера звучал словно бы ниже, чем обычно, а движения рук и тела были почти такими же выразительными, как слова. «Гитлер, которого мы видели в тот вечер в рейхстаге, – писал Ширер несколько часов спустя, – был победителем и, сознавая это, оставался великолепным актером, бесподобно распоряжавшимся умами немцев, он превосходно смешивал полную уверенность завоевателя со скромностью, которая всегда так импонирует массам со стороны того, кто, как им ведомо, парит очень высоко».

Под самый занавес Гитлер сказал, что считает долгом перед собственной совестью призвать к благоразумию и здравому смыслу, поскольку не видит никаких причин, почему война должна продолжаться. Аудитория оставалась напряженной в ожидании. Гитлер напомнил собравшимся о том, сколько жертв потребует война, а также о его мирном предложении предыдущего октября и выразил сожаление, что, несмотря на все усилия, не удалось подружиться с Англией. Би-би-си транслировала официальный отказ Галифакса от мирной инициативы Гитлера три дня спустя[223].

Фюрер мог ошибаться в оценках британского правительства, но не настроений в Германии. С широтой истинного победителя Гитлер дал Британии шанс закончить конфликт и возложил на нее всю ответственность за его продолжение. Даже до официального отказа британского правительства некоторые в германском народе задавались вопросом, не слишком ли щедрое предложение их руководство сделало «истинному поджигателю и виновнику войны». И не только далекие от политики Ирен и Эрнст Гукинг ожидали от фюрера, что он «не будет таким милостивым». Даже Вильм Хозенфельд отложил в сторону религиозное сострадание, когда написал жене: «Теперь войну сможет решить лишь безжалостная сила. Англичане сами этого хотят». Человек, испытывавший стыд и чувствовавший себя виноватым в насилии, свидетелем которого сделался в Польше, не сомневался в тот момент: «Нет, никто не должен жалеть их. Гитлер слишком часто протягивал им руку дружбы»[224].

За пять дней до речи Гитлера перед рейхстагом, 14 июля, Черчилль поклялся миру, что Британия будет сражаться одна. 3 июля Королевский ВМФ потопил французский флот на якорной стоянке у побережья Туниса во избежание попадания кораблей в руки немцам, совершив акт, названный Черчиллем «печальной обязанностью». В глазах нового правительства в Виши, под чье управление перешел французский ВМФ по условиям перемирия, ничем не спровоцированное нападение выглядело как вероломство вчерашнего союзника. Именно такой образ Британии все лето без устали культивировала германская пропаганда. 4 июля Германское информационное агентство придало гласности выдержки из захваченных документов, свидетельствовавшие о планах союзников разбомбить советские нефтяные месторождения налетами авиации с Ближнего Востока с целью прервать поставки нефти из СССР в Германию; замысел противника информационное агентство представило как гнусную попытку расширить географию войны[225].

Еще 1 сентября 1939 г. американский президент Рузвельт обратился ко всем европейским державам с предложением предпринять усилия для недопущения авианалетов, целью которых могут стать гражданские лица или «открытые» города. В тот же день Гитлер и Чемберлен выразили солидарность с инициативой руководства США, а британское и французское правительства выступили с совместной декларацией, обещая следовать предложению американцев, пока обязательств придерживается и противник. Теперь британцы указывали на бомбардировки самолетами люфтваффе Варшавы и Роттердама как на фундаментальное нарушение договоренностей, а германская пропаганда отвечала утверждением о том, будто города защищались военной силой. До тех пор пока они не сдаются и не становятся «открытыми» городами, как тот же Париж, такие объекты остаются законными целями. В глазах немецкой публики, однако, «убийство детей во Фрайбурге» 10 мая 1940 г. являлось со стороны британцев односторонним шагом агрессии против мирного населения. Гитлер говорил собравшимся к нему на обед гостям два года спустя, что это англичане начали авианалеты, а немцев всегда сдерживают угрызения совести, которые ничего не значат для англичан, видящих в них лишь знак слабости и глупости. Нацисты держались за данный «факт» и беззастенчиво навязывали его международному общественному мнению. В 1943 г. Министерство иностранных дел Германии решило вынести его на передний план в обращении к нейтральным странам в своей «8-й Белой книге: Документы относительно вины исключительно Англии в бомбовой войне против гражданского населения»[226].

Пусть Фрайбург удачно подвернулся, послужив отличной сказкой для народа, в ночь на 11 мая 1940 г. британские ВВС действительно предприняли свой первый воздушный налет на Германию, атаковав Мёнхенгладбах в Рурском бассейне. После капитуляции Франции ночные налеты КВВС стали быстро набирать обороты – на задание уходили больше сотни бомбардировщиков разом. В наиболее значительных случаях, как бомбежка Дортмунда в ночь с 23 на 24 июня, погиб один человек и шесть получили ранения, а в Дюссельдорфе насчитали семерых погибших и столько же раненых. Однако бомбовые атаки Королевских ВВС отличалось такой вопиющей неметкостью, что под удар попадали села и хутора. Два фактора – регулярность налетов и непредсказуемость бомбометания – вынудили добровольцев из немецкой гражданской обороны усилить предупредительные меры по обеспечению безопасности в городах и городках Северо-Западной Германии. В Гамбурге, как обнаружил Ширер, «главные жалобы» состояли «не в материальном ущербе от британских налетов, а в том, что они не давали людям спать», поскольку при каждой ложной тревоге всему населению города приходилось выскакивать из постелей. Народ шумел, требуя возмездия[227].