— Во-первых, сейчас я выключу свет. Осторожность не помешает. Когда я снимал эту комнату, то уговаривался не приводить сюда девушек.

— Ну, меня-то ты водил. И не раз.

— Она ведь не знает. Ох, черт побери. Ладно, тушим, — и не слушая больше возражений, он выключил свет.

— Наконец-то ты не видишь меня, Рой. Теперь расскажи, как ты провел праздники, пока я сидела здесь в пустом общежитии одна-одинешенька целых два дня?

— Во-первых, я не просил тебя возвращаться в общежитие, когда там никого нет. А во-вторых, я все же присяду, если не возражаешь. Да почему бы и тебе не сесть?

— Ничего, я постою.

— В темноте?

— Да.

— Тсс…

— Ну, я слушаю, — сказала она.

— Дай мне сесть как следует… Ну вот, порядок.

— Так что?

— Мне удалось их уговорить, но не совсем.

— Дальше.

— Да ты сядешь в конце концов или нет?

— Не все ли равно? Ты ведь меня так и так не видишь.

— Очень даже вижу, как ты висишь надо мной. Ну сядь же. Пожалуйста.

Она прождала его почти час. И ей больше всего хотелось не сидеть тут, а лечь спать. Люси опустилась на край постели и закрыла глаза. „Пойти к мистеру Валерио“. „Скрыться, сбежать“. Какой в этом смысл? Единственный человек, которого она хотела бы сейчас видеть, — отец Дамрош. Но что он может сделать? Ничего — и в этом вся его беда. Помощи от него столько же, как от святой Терезы или Иисуса Христа. А на вид он такой сильный, и всегда так внимательно выслушает, и говорит такие прекрасные слова… Но ей не слова нужны. А дела.

— Во-вторых, — говорил Рой, — не думай, что мне это так легко далось. Это был сущий ад.

— Это почему же?

— Да потому, что пришлось делать вид, будто ты не беременна, хотя все они только и делали, что приставали с вопросами — с чего да с чего.

— И ты сказал?

— Нет.

— Точно?

— Да! Тсс-с!

— Ты сам кричишь.

— Из-за тебя.

— Нет, ты кричишь, потому что ты заврался, Рой.

— Я не сказал им, Люси. Ну что ты на меня взъелась? В самом деле, я просто удивляюсь, почему я им не сказал. Почему нельзя открыть правду? Ведь мы все равно поженимся.

— Поженимся?

— Ну я хочу сказать — смогли бы пожениться, если б я им сказал…

— Ты хочешь сказать, что, раз ты им не сказал, мы не поженимся?

— В том-то и вся штука. Вот что путает все карты. То есть я хочу сказать, они приводят столько доводов, почему нам надо подождать хотя бы до июня.

— Ну?

— Ну, и это серьезные доводы. Мне кажется, против серьезных доводов трудно возражать, только и всего.

— И поэтому ты согласился ждать?

— Я сказал, что подумаю.

— Но разве мы можем ждать?

— Слушай, надо мне было выбраться из дому или нет? Я и так пропустил целый день.

— С машиной ты мог бы в любой момент…

— Но не мог же я уехать в разгар скандала! Ты ничего не понимаешь!

— Отчего же? Почему не мог?

— Слушай, зачем мне их злить, зачем морочить им голову? Я не сделал ничего плохого. Совсем даже наоборот. И почему бы нам попросту не сказать правду? Мне, знаешь ли, не к чему врать родителям.

— Мне тоже, Рой, если мы говорим об одном и том же.

— Но ведь ты ж соврала.

— Потому что мне так захотелось!

— Почему?

— Слушай, будь мужчиной! Ну как ты себя ведешь?

— Но ведь это ты все от них скрываешь? Знай они правду, они бы нас поняли.

— Рой, тебе в самом деле кажется, будто они кинутся мне на шею, если узнают насчет ребенка?

— Я сказал, что они поймут, только и всего.

— Но понять прежде всего нужно нам — нам с тобой, Рой!

— Что ж, может, это и правильно… в отношении твоих.

— А чем они хуже твоих, Рой? Думаешь, твои лучше? Слушай, если ты не хочешь жениться на мне, потому что кто-то начал тебе нашептывать, будто я тебе не пара, — не волнуйся, я тебя неволить не стану.

Молчание. Секунда, другая… Наконец он сказал:

— Но я ведь сам хочу.

— А мне кажется, Рой, это вовсе не так. — Она закрыла лицо руками. — Верно? „Верь мне, верь мне“, — а на самом деле вот оно что получается.

— Ну нет… что ты… Только должен тебе сказать, в последние дни ты ведешь себя так, что поневоле не захочется жить с тобой под одной крышей. Ты вдруг стала такой…

— Какой такой? Плебейкой?

— Нет, — сказал он, — такой неласковой.

— Ах, значит, вот оно что?

— Да, вроде того, особенно в последнее время.

— А что еще?

— Ну ладно, Люси, если говорить серьезно — ты стала ужасно злая.

— Посмотрела б я на тебя, если бы у тебя был уговор с человеком, а потом…

— Да нет, не просто злая, а…

— Что?

— …словно чокнутая.

— Ты действительно думаешь, что я свихнулась?

— Я этого не говорил. Я не говорил, что ты свихнулась.

— А кто же это сказал?

— Никто.

— Кто?

— Никто!

— Может быть, — сказала она, помолчав, — это из-за тебя я и делаюсь чокнутой, Рой Бассарт.

— Тогда чего же ты так хочешь выскочить за меня?

— А я и не хочу.

— Ну, знаешь, тогда не делай мне такого одолжения.

— И не стану, даже не подумаю, — сказала она. — Потому что ты этого не заслужил.

— Как же, как же. А что ты тогда будешь делать? Выскочишь за другого?

— Слушай, знаешь, что я тебе скажу? Да я еще в июле хотела тебя бросить. С того самого дня, как ты снял эту комнату, чтоб спать на большой кровати, эх ты, младенец!

— Ну, тогда ты долго раскачивалась, вот что!

— Я не раскачивалась! Я не хотела тебя огорчать, Рой. Я жалела тебя!

— Как же, как же!

— Да, я боялась, что, если я нанесу такой удар по твоему самолюбию, ты бросишь фотографию. Но я все равно собиралась с тобой распрощаться в День Благодарения и так бы и сделала, если бы вместо этого не должна была выходить за тебя замуж.

— Знаешь, я переживу, если ты не выполнишь этого долга.

— Я думала, тебе будет легче перенести все это в Либерти-Сентре, где ты сможешь утешаться своим любимым печеньем.