И все же, здесь был ее дом. Ее и Глафиры. Фотографии в рамках, ага! Только вдвоем, никакого трио. Я, впрочем, о чем-то подобном догадывался. Отец, конечно, был, и сплыл, возможно, раньше, чем его чадо явилось на свет. Я ни за что не имел в виду проведение любознательной инспекции по закоулкам, семейным альбомам и потайным ящикам, воспитание не позволяло. Но то, что присутствовало вокруг меня, я не мог не отмечать. Не слепой и не дурной. Кухня – закуток, едва для готовки на скорую руку, Лидка точно не мастерица кулинарить, одна кастрюля, одна сковородка и маленький ковшик, наверное, для утренней детской каши. Зато массивная барная стойка, и целый склад модного «бухла». Тот же вездесущий «Джек Дэниелс», следом в строю темный кубинский ром, джин-можжевеловка, таинственная текила с утопшей синей гусеницей на донышке, все очень крепкое и очень дорого стоящее, по крайней мере, для моего дырявого кармана.

Детская меня умилила, маленький рай для пухлых амурчиков. Если все остальное пространство квартиры несло на себе отпечаток несколько безжизненной нарочитости, глянцевой пустоты, то здесь была именно обитель крошечного домашнего божка, лара или пената. В этой отдельной комнате никого не заботил дизайн и декор – пошлость, так пошлость, розовая, пушистая, лишь бы любовно и тепло. Невероятное море барби-кукол, я даже не представлял себе, что их столько разных может быть, с домиками, бассейнами, автомобилями и совсем непонятными мне приспособлениями. Телевизор с японской игрушкой «нинтендо», в своем детстве я прозаложил бы все молочные зубы за нечто отдаленно похожее. Вырви-глаз пестрые пуфики и кроватка с кружевным балдахином, изумрудный ковер – по щиколотку в щекочущих колечках шерсти, на потолке фосфоресцирующие наклейки – солнечная планетная система, для косвенного образовательного просвещения.

В этой пряничной комнатке я понял о Лидке главное. Желаешь понравиться матери, докажи свою честную родительскую любовь ее ребенку. Потому что, яснее ясного мне стало – Глафира, вот главное сокровище здешних обитаемых мест. Бутылки и барные стойки, только чтобы мать могла как-то пережить одиночество, пережить для нее, и постараться дальше бороться и выжить в серпентарии под названием Москва – тоже для нее. Я решил, что влюбился в достойную женщину, и оттого много чего сгоряча наобещал самому себе. Если исполнится хоть половина, будет подвиг Мересьева.

Мне давно пришло время жениться, я это понимал. И не то, чтобы противился душевно, как раз наоборот. Душой я был «за» на все сто. Но знал за собой к тому немало препятствий. Навроде противотанковых ежей. Я совсем не требовал для себя воображаемый идеал спутницы жизни – скептик-оптимист по нравственному складу и образованию, прекрасно отдавал отчет в том, что идеалы недостижимы. И кстати, в практическом осуществлении вредны. Тем более не бил кулаками в грудь: или все, или ничего, или королева, или сдохну назло всем купидонам холостяком. Я верил в любовь, которая плодотворно преодолевает и тернии, и обманчивый блеск далеких звезд. Но принять безоговорочно вдруг возникшие в перевернутом с ног на голову обществе условия семейной игры я не мог, даже если бы меня ждал расстрел. Потому что, человек перестал быть нужным другому человеку сам по себе. Уже зачастую не виделось нравственной разницы между трусом и храбрецом, между подонком и праведником как таковыми. Если разница эта не касалась их кошелька и назначенного жене содержания. Любовь и семья стали банальным товаром, как и многое иное в Мутное время. У тебя будет то, за что ты сможешь уплатить.

А я не понимал. Почему человек семейный больше не обладает правом выбора жизненного пути. Почему он превращается всего лишь в средство для приумножения добычи. Профессора покидали кафедры и уходили в лавки, художники обращались в торговых челноков, инженеры занимали места чиновных клерков. Не оттого, что это было им интересно и не оттого, что обрели желанную политическую или гражданскую свободу. Наоборот, шел процесс наивысшего закабаления. И многие женщины, стремившиеся замуж, выступали в нем, как самые действенные катализаторы. Чтобы тебя не обменяли, точно бракованную покупку, или попросту не сдали на барахолку, нужно было трепыхаться изо всех сил. Прекрасный пол больше не волновало твое внутреннее богатство и достойная его форма, но лишь то, что строго значилось на ценнике. О-о-о! мне довелось слышать немало реплик, и я представлял, о чем говорю. Словесные угрозы и физический шантаж еще полбеды, настоящая заключалось в том, что бежать решительно некуда, разве к таким, как Верочка. Но что делать, если ты полюбил другую? Откажись, откажись от себя, навсегда, навсегда, навсегда! Попади в струю! Иного пути не было. Я не требовал ни от кого жертвы, но и сам не хотел идти на бессмысленное заклание. Да и какой смысл поэту сидеть в банке, а знатоку античной истории в страховом агентстве? От них выйдет мало проку, даже если ломать об колено. На помойку, помойку! Как никудышнее семейное приспособление.

Сам слышал своими ушами. За что купил, за то и вам продаю.

– Какое мне дело, чего он там себе думает? Главное, деньги бы давал.

– Мне все равно, что у него любовница. Но чтоб на нее ни копейки! Не то со свету сживу!

– Говорит, замотался по командировкам. Ну и что? Чем больше работает, тем больше дохода!

– Я его люблю, конечно. Но если не поправит бизнес, с нищим бедолагой я жить не буду!

– Кто, кто? Школьный учитель? А ты? Послала? И правильно. А на вид был, как умный.

Короче: деньги-равно-талант-равно-ум-равно-любовь-равно-семья. Впрочем, промежуточные три элемента можно выкинуть без ущерба, и посмотреть, что получится. Получилось? То-то же. А вы, говорите, жениться. И перестать быть медбратом Коростояновым. Но в нынешнем мире я пока никем иным быть не мог. И в будущем выбор мне предстоял не многим лучше.

Лидка не пойдет за меня, каков я есть. Но почему именно я должен изменяться? Ради любви. Если любишь меня, то… Я ведь тоже имею все права, так сказать. И я жаждал доказать. Что даже в социально приниженном моем состоянии я куда более достоин женского внимания, чем, к примеру, «мертвый» Николай Иванович. Потому что мне не нужны два джипа «Юкон» и полувзвод клонированных мордоворотов, чтобы чувствовать себя человеком. Слава пророку Довлатову и его речению: «Можно быть нищим с миллионом, и миллионером без единой копейки в кармане»! Безнадежно? Но в прошлой моей жизни почти все предприятия начинались именно с этого магического клейма, а заканчивались не так уж плохо. Честно признаюсь, большие надежды я возлагал на Глафиру. Моей любви, как я ощущал ее, достало бы и на дюжину Лидкиных детишек. Вы спросите, почему же ее не хватило бы на простейшее действие, потребное для перемены моего скромного трудового состояния на более щедро оплачиваемое? Потому что, это совсем иное дело. Потому что жизнь у каждого одна, и нельзя заедать чужую для собственной выгоды. Равенство в браке – это уважение свободы другого и сочувствие к нему. Потому что, по сути, любой брак – это борьба за жалость, и она должна происходить по рыцарским правилам. Я чувствую твою боль, а ты – мою. Потому что, любовь – это только в молодости крылья, а в старости костыль, без которого никому не обойтись. Вот так. Ну и будет об этом.

Я отыскал в загашниках распечатанную пачку обыкновенной «соды столовой», набодяжил насыщенный раствор. И, мысленно помянув пионера-героя Витю Черевичкина, принялся полоскать предательское горло. Вокал, ну, чисто тенор перед премьерным выступлением. Нельзя сказать, чтобы мне хоть сколько-нибудь полегчало телесно. Зато морально я вообразил себя значительно лучше. От ощущения исполненного долга. Готов к труду и обороне. Время шло к полудню, так что я еще вполне успевал. Куда? Пока не знал и сам. Надо было позвонить. Я взял переносную трубку и принялся для успокоения расхаживать по кухне: два шага на полтора. Было нервно. И было страшно. Не оттого, что с другого конца меня могли послать. Мало ли меня посылали! Да я и сам мог в ответ не хуже. Но будто бы я готовился совершить необратимый поступок. До сего момента все еще возможно было повернуть вспять. Отпраздновать смело труса, взять и поехать для очистки совести в ГНЦ им. Сербского, дать понять Мао и тем, кто вдруг захочет прийти за мной, что я больше не играю. Но после звонка я останусь беззащитный на юру. И хорошо, если не под артобстрелом.