Окошко захлопнулось. Дверь открылась.

— Заходите, святейший отец, и побыстрее! — велела Ингегерд. — Что вы здесь делаете? На улицах сейчас ужас.

Прелат вошел. Женщина закрыла за ним дверь и заперла ее перекладиной.

— Я обещал Гимерию, что сделаю для тебя все, что смогу, если случится худшее. Случилось худшее. Я здесь. И сделаю, что смогу.

Ингегерд пристально взглянула на него. Ршава секунду-другую думал, что услышит от нее: «Скорее я могу за вами присмотреть, святейший отец, чем наоборот». Если бы она так сказала, то вполне могла оказаться права, и это сделало бы положение Ршавы еще более унизительным. Но, быстро оценив его состояние, она лишь заметила:

— У вас кровь на плаще, и на лопате тоже.

Ршава взглянул на свою одежду. Да, она запачкана красным. Он пожал плечами:

— Кровь не моя.

Несколькими откровенными фразами прелат рассказал ей о схватке с кочевником. Он еще не договорил, а глаза Ингегерд уже потеплели. Такими он их прежде не видел.

— Вы очень смело поступили, святейший отец, воистину смело.

— Разве? — Ршава лишь пожал плечами. Он не думал о храбрости. Сначала он думал о том, что хамор убьет людей, за которыми гнался. А потом — что варвар убьет его.

— Погодите. Вот. — Ингегерд открыла сундук из полированных кедровых досок и достала из него что-то завернутое в промасленные тряпки. Когда она их развернула, прелат увидел меч. — Возьмите. Когда Гимерий поехал на юг, свой лучший меч он с собой взял, а этот, запасной, вам лучше лопаты послужит.

Даже говоря на видесском, она произносила слова с модуляциями и ритмами своего родного халогайского языка. Она протянула меч Ршаве. Рукоять легла в его ладонь, словно была предназначена для нее. Люди изготавливают орудия убийства столь же давно, как и любые другие орудия, и превратили это умение в такое же искусство, как и прочие.

— Спасибо, — поблагодарил Ршава, хотя и не был воином. Потом задал вопрос, с каким не обратился бы к видессианке: — А как же ты?

— Тут еще один есть, — сообщила она, вновь наклонившись к сундуку. — Если потребуется, будем сражаться спина к спине.

Судя по тому, как Ингегерд держала меч, она знала, что с ним делать. Хоть она и была слабее мужчины, но умения у нее хватало.

— Сейчас, наверное, нам лучше остаться здесь и надеяться, что варвары не тронут этот дом, — сказал Ршава.

— Да, так правильно будет… на время, — хмуро согласилась Ингегерд. — Если хаморы городом овладеют, они ни единого дома не оставят неразграбленным.

— Им придется убить меня прежде, чем они коснутся тебя, — заявил Ршава.

То была самая странная из галантных речей, какую мог произнести священник. Ршава ждал, что Ингегерд станет над ним насмехаться. Но она отнеслась к сказанному серьезно. Ее глаза снова потеплели.

— Вы очень добры, святейший отец. Может быть, до этого не дойдет. Надеюсь, что не дойдет. — Но она не сказала, что верит в это.

Словно объясняя, почему она так не сказала, по улице мимо запертой двери шумно проскакали несколько всадников. На скаку они перекрикивались на своем гортанном языке. Хотя Ршава и не понимал, о чем они говорили, интонации подсказывали, что они замечательно проводят время. Прелат больше всего возненавидел хаморов за откровенное удовольствие, которое они получали от разбоя.

Лицо Ингегерд исказилось.

— Вот вам и ополчение. Теперь ясно, какие из них герои получились.

— Тут… все не так просто, — признался Ршава. «На мою голову…» И он рассказал ей, как крестьянин открыл ворота и впустил хаморов.

— Вот оно что… — как-то безжизненно произнесла она, когда Ршава смолк. — А ведь это вы призывали, чтобы крестьяне в городе остались.

— Да, — мучительно выдавил Ршава.

Ведь он знал, что Ингегерд умна, что она может сразу увидеть суть его страданий. «На мою голову…» Теперь прелат боялся, что эти слова будут терзать его до конца дней. Он склонил голову. Если Ингегерд решит взмахнуть мечом, он примет от нее этот удар с отчаянной радостью. Она освободит его от вины, от проклятия, которое он призвал на себя.

Но она лишь сказала:

— Святейший отец, вы ведь не могли заранее знать, как все обернется. А теперь мы должны сделать все, что сможем, для Скопенцаны и для себя.

Ее слова не стали отпущением грехов. Никто не смог бы отпустить ему грехи — кроме, может быть, вселенского патриарха. Но разве он когда-нибудь доберется до Скопенцаны?

— Спасибо, — прошептал Ршава.

— За что? — искренне удивилась Ингегерд. — Вы поступали так, как считали нужным. Что еще вы могли сделать?

По улице проскакали еще несколько хаморов, горланя на своем языке. Со всего города доносились новые и новые крики боли, жалобы, угрозы — некоторые со словами, — и Ршава понимал те из них, которые были на видессианском… Он прикусил нижнюю губу и ощутил во рту вкус крови. Нет, в Скопенцане ему не найти отпущения грехов! Если он вообще когда-нибудь и где-нибудь его найдет. А то, что он считал лучшим, обернулось худшим. Как мог он об этом забыть? Как мог притворяться, что это не так? Он не имел такого права и понимал это. Он никогда не мог обманывать себя.

И тут он перестал терзаться мыслями о том, что он наделал, чего не успел и что еще мог бы сделать. По городу разнесся новый крик:

— Пожар!

Глаза Ингегерд распахнулись. Ршава предположил, что выглядит так же. Они одновременно произнесли:

— Теперь мы не можем здесь оставаться.

Пожары промчатся по всей Скопенцане. Они всегда были страшной угрозой. Очень трудно бороться с вырвавшимся на волю огнем, и зимой задача усложняется во много раз. Некоторые колодцы замерзли; это не очень мешало готовить еду, поскольку люди могли обойтись растопленным снегом, зато делало борьбу с пожарами почти невозможной. Сугробы на улицах не дадут развернуться пожарным командам, а в спину им ударят грабители-варвары с саблями и луками… Для хаморов пламя было лишь способом выгнать добычу из укрытий. Жестоким, но очень эффективным способом.

— Есть у тебя дома еда, которую мы можем взять с собой? — спросил Ршава. — Если ты не возражаешь против моего общества, разумеется, — добавил он, опять склонив голову. — Если возражаешь, я буду выбираться сам, насколько получится.

— Двое вместе лучше двух одиночек, — ответила Ингегерд не прямым, но все же согласием. Она вышла из комнаты, сказав: — Посмотрю, что можно прихватить. Вы правы, и надо из города бежать, если сможем. — Когда она вернулась, на плечо у нее был заброшен импровизированный рюкзак из свернутого одеяла: — Хлеб. Сыр. Колбаса.

— Хорошо. — Прелат нахмурился. — Во всяком случае, хорошо, насколько это может быть. Лучше всего было бы в том случае, если бы варвары оказались за стенами, где им и место.